Марьянина набожность каждый раз заново удивляет Хуго. Он уже заметил, что когда она подавлена, то говорит не о Боге, а о самой себе и о своих грехах, живописуя преисподнюю в огненных цветах. Однако два-три глотка размывают мрачную картину, чело ее озаряется новым светом, и она обращается прямо к Всевышнему:

– Добрый Боженька, ты понимаешь мою душу лучше, чем кто-либо из людей, и Ты знаешь, что в этом мире мне доставалось мало радостей, да и те дурные, зато много было горьких унижений. Я не говорю, что я праведница и заслуживаю попасть в рай. Висит на мне груз грехов, и за них я дам ответ, когда придет мой день. Но я никогда не переставала тосковать по Тебе, Боженька. И когда я на дне ада, Ты – возлюбленный мой.

Ночью она разрешила Хуго потрогать свои груди. Они большие, полные, от них исходят тепло и пьянящий запах. Марьяне, как видно, нравятся его прикосновения, потому что она говорит:

– Ты нежный, ты добрый, ты любишь Марьяну.

Снова она предупредила его:

– Что происходит между нами – это секрет на веки веков!

– Я клянусь тебе, – крикнул он.

Теперь, когда почти нет гостей, ночи полны мягкой тьмой. Изредка клиент постучит в Марьянину дверь, но она сразу сообщает ему, что слишком много выпила и никого не сможет принять. Услышав это, клиент стучит в дверь напротив.

Сейчас Марьяна нагрузилась коньяком, настроение ее приподнятое, мозги воспаленные, а изо рта вылетают искристые фразы. Она призналась Хуго, что с юности работала в подобных заведениях. Все заведения похожи одно на другое: сторож при входе, тощая несносная мадам и девицы. Среди девиц попадаются и добрые, и злые. Большинство – сучки. И неудивительно: двое-трое голодных мужиков за ночь способны добить и самую выносливую женщину.

– С четырнадцати лет они пожирали меня. А сейчас мне хочется лежать в постели, обнимать своего большого кутенка и долго-долго спать. Ничего нет лучше, чем спать всю ночь.

Снова она удивила его, сказав:

– Ты оставайся кутенком. Мужчины-кутята милые, а как вырастут – становятся хищными зверями. Я тебе не позволю вырасти. Ты останешься таким, как ты есть. Согласен?

– Согласен.

– Я знала, что ты согласишься. Я тебя уже изучила.

Однажды вечером она сказала ему:

– Ничего не поделаешь, евреи более деликатные, они не станут измываться над голой женщиной. Они всегда мягко прикоснутся к ней, шепнут на ухо ласковое слово, всегда оставят ей несколько купюр. Они знают, что мадам забирает себе б'oльшую часть выручки. Твоя мама всегда была добра ко мне. В самые трудные дни помнила обо мне и приносила мне одежду, фруктов, сыру, да мало ли еще чего. Она не забывала, что мы с ней сидели за одной партой и обе любили играть со скакалкой и с мячом. Она ни разу не сказала мне: „Почему ты не работаешь?“ Я-то как раз ожидала, что она станет со мной говорить по душам, но рада была, что она не достает меня.

– Вот я и говорю – евреи более деликатные. Еврейские студенты все время пытались завлечь меня в коммунистическую партию. Раз даже заманили на собрание своей ячейки. Они толковали и спорили о всяких вещах, о которых я понятия не имела. Коли правду сказать, не подходила я им. Я выросла в хлеву и, как скотина в хлеву, другого света не видала.

– Ты, благодарение Богу, вырос в хорошем доме. Твои родители позволяли тебе наблюдать, думать и фантазировать. А я сбегала из одного места в другое, вечно в страхе и вечно униженная. Мой отец, да простит его Бог, лупил меня розгами. С самого детства хлестал меня. Сестру тоже лупил, но меня ожесточеннее. Недаром я из дому удрала.

– Он всегда отыскивал меня, а когда находил, избивал без всякой жалости. Его удары я ощущаю и по сей день, эти шрамы не излечиваются, и тело еще их помнит. Он был как собака-ищейка, домой не возвращался, пока не найдет меня. Иногда он меня искал неделю без остановки, а когда находил, жестокость его не знала границ.

– Почему я о нем вспомнила? Да невозможно его не вспоминать. Его удары не забыть. Я не собираюсь его тревожить, пусть себе спит в своей могиле, но что ж я могу поделать, если лежу себе в постели, а эти удары встряхивают и жгут меня.

– Моя мать, светлая ей память, была ко мне добрее. Она тоже страдала, отец и ее не щадил. Все время был на нее сердит: „Почему капусту не собрала? Почему хлев не чищен?“ Бедняжка извинялась, просила снисхождения и обещала все сделать, но поскольку она своих обещаний не выполняла, он на нее орал и иногда хлестал по лицу. Когда она заболевала, он говорил: „Нечего притворяться, ничего у тебя нет, просто работать не хочешь. Будешь валяться – и вправду заболеешь“. А в конце концов он умер первым.

Хуго слушает и говорит:

– Еще немного, и мы будем на природе, где нет других людей.

– Пока что дожди идут, лучше тут пересидеть, тут горячая печка есть.

Дождь с каждым часом все сильнее. Никто не готовится к исполнению ночных обязанностей, и мадам не устраивает внезапных проверок. Женщины сидят в зале, пьют и поют. Хуго нравятся украинские народные песни. Иногда из зала доносится плаксивое подвывание, и все подпевают ему. Только одна мадам недовольна. Иногда Хуго слышен ее голос: