– Много злили, оттого и злой, – ответила я, – а любить сердцу не прикажешь. Я люблю поэзию Евтушенко и думаю, его надо поддержать, чтобы не потерять, как Есенина. Он и злым стал потому, что гонимый.

– Но мы его и поддерживали, и тянули, – настаивал Павлов. – Он рисуется гонимым.

– Рисоваться гонимым, поверьте мне, небольшая радость, – сказала я. – А поэта не надо «тянуть», не мешайте ему – этого хватит. Талантов у нас единицы, и каждый из них – бесценный дар природы!

И тут Алла вскочила, обняла меня и стала целовать, приговаривая всякие слова. И мы смеялись, а ее я такой не видела. Она хороший человек, нутром чувствую».

С Клавдией Ивановной мы в то время работали над ее книгой, которая готовилась для серии «Мастера искусств – молодежи». Когда речь зашла о современных эстрадных исполнителях, Шульженко продиктовала:

«Алла Пугачева очень талантлива. Ее яркая индивидуальность и артистизм принесли ей успех: зрители охотно идут на ее концерты, «двойные» альбомы пластинок «Зеркало души», «Как тревожен этот путь» с записями ее песен печатаются большими тиражами. Ее манера пения – яркая, броская. Певица любит сильные страсти, драматические ситуации. И вместе с тем способна быть предельно сдержанной в своих чувствах и простой – достаточно вспомнить песни из «Иронии судьбы».

И все же хочется посоветовать Алле быть строже к себе, строже формировать свой репертуар, не гнаться за последним криком моды. Мы часто видим зарубежных исполнителей, и среди них немало талантливых, своеобразных, вызывающих наше восхищение. Но подражать им не имеет смысла: все рождается на своей почве, не надо заимствовать то, что свойственно другим обычаям, нравам, темпераментам. Певица останется модной, если будет развивать и совершенствовать свой талант, его природу.

Это дружеский совет человека, который хотел бы, чтобы искусство Пугачевой было долголетним, пользовалось устойчивой любовью слушателей».

Позже Алла как-то сказала мне:

– Я всегда с подозрением отношусь к разного рода высказываниям критиков и журналистов, многих из них на дух не принимаю. Но то, что говорила мне Шульженко, ценю на вес золота.

Она и представить себе не могла, что будет выступать в одном концерте с любимой певицей, которая в юные года воспринималась небожительницей, а никак не земным существом. Случилось это в 1979 году, когда шла подготовка к Олимпиаде-80 и Центральный концертный зал открыл культурную программу предстоящих игр.

Событие это отметили за кулисами скромным фуршетом, на котором Клавдия Ивановна сказала:

– Вот и получается, что я тоже олимпиец. Участвую в эстафете и все гляжу, кому передать эстафетную палочку.

После последнего лечения в Сокольниках болезнь Шульженко прогрессировала, врач ежедневно посещал ее, но она будто ничего не замечала.

Как-то незадолго до врачебного визита мы говорили с ней о театрально-эстрадных новостях, о премьере удачного спектакля Геннадия Хазанова и тому подобном. Она сидела в своем любимом вольтеровском кресле, обитом цикламеновым штофом (цикламен – ее любимый цвет), и вдруг запечалилась:

– Мне же надо готовить новый репертуар: не могу я выходить на сцену только с тем, что много раз «обкатано». Вчера была у меня Алла – она готовит программу из двадцати новых монологов. У меня силы не те и годы тоже, но две-три песни, которые еще никто не слышал, я обязана приготовить. Вот, посмотрите, какие замечательные у них слова.

Я начал читать стихотворные тексты, но доктор, с которым мы не раз виделись, прервал наш разговор.

– Как вы себя чувствуете? – традиционно обратился он к Клавдии Ивановне.

– Сегодня значительно лучше, – ответила она.

На лице ее неожиданно появилась растерянность, она огляделась по сторонам, будто ища кого-то. Потом, указав на меня, вдруг сказала:

– Да, доктор, я хотела вам представить моего любимого брата Колю. Познакомьтесь, пожалуйста.

Доктор сделал мне знак не реагировать на слова Шульженко и заговорил о теплых днях, что пришли наконец в Москву. И Клавдия Ивановна больше не вспоминала о брате, погибшем молодым в Гражданскую войну…

Иосиф Кобзон, навестивший ее, говорил, что надеется еще не раз петь с ней в одном концерте, рассказал какой-то смешной случай, но Клавдия Ивановна, лежа в постели, улыбалась, не очень понимая его.

– Гоша, прошу тебя, не отдавай маму в спецбольницу, – попросил он, уходя, уже в коридоре. – Найми сиделку, я полностью оплачу ее, сколько бы она ни запросила. Только пусть Клавдия Ивановна останется дома.

Через три дня, 17 июня, ее не стало. Она умерла во сне.

В тот же день Гоша, Игорь Владимирович, обзвонил всех знакомых и близких Клавдии Ивановны, долго сидел у аппарата, не выпуская из рук телефонной книжки матери. Позвонил и Пугачевой.

Для восемнадцати тысяч зрителей спорткомплекса «Олимпийский» она представила театрализованное обозрение «Пришла и говорю». Но в тот вечер изменила программу – пела преимущественно песни, в которых преобладали драматические и трагические ноты. И вот звучит монолог-реквием «Когда я уйду». Алла не скрывает слез, а закончив петь, обращается – единственный раз на протяжении программы – непосредственно к слушателям: