Джачинто — единственный мужчина, с которым я изменила мужу за пять лет нашего брака. Говорю — «изменила мужу», но это не совсем так, потому что, если честно, то Джачинто «не считается».

Я часто спрашиваю себя: «Что значит „изменять“ в таких случаях? Джачинто „вошел“ и „вышел“ — всё, всего-то было один раз. Разве это измена?»

А произошло это так. После такой же, как сейчас, аварии — только тогда вместо задней передачи я включила третью. Как и сегодня, был пробит радиатор; на этом, правда, сходство кончается. Та машина была у меня первой, и я еще не обзавелась постоянным механиком. Тогда я вдруг вспомнила, что недалеко от дома, на дороге, по которой я каждый день хожу, есть мастерская. На обочине около мастерской ремонтировали машину; механик лежал на спине под днищем, из-под машины торчали только ноги. Вот он-то и есть Джачинто. Даже издали были видны холмы его гениталий, и я их разглядела прежде, чем лицо. Позднее я любовалась и его лицом: красивый мужчина средних лет; его худое суровое лицо древнего римлянина с орлиным носом и надменным ртом, подпорченное потеками грязи и масла, выражало любопытство. Клянусь, что в день своей первой аварии я вовсе не думала заводить шашни с Джачинто. Было не до того: первая машина — и вон как уже смята, а где взять денег на ремонт? А в тот день я подошла прямо к мастерской; день был майский, теплый, а он, лежа на спине, чинил машину, полтела под машиной, пол — наружу. Не знаю, как меня осенила эта, вполне удачная идея, но я наклонилась и, без лишних слов, шлепнула ему по тому самому месту, где холмились его джинсы.

Потом, разумеется, я его окликнула:

— Послушайте, вы можете посмотреть мою машину? Шлепок мой был таким легким, что, когда он вылез из-под машины и мгновение внимательно смотрел своими голубыми глазами навыкате прямо в мои глаза, мне показалось, будто он ничего не заметил и тем более не понял — приятно ли мне это было или нет. Он пошел посмотреть мою машину и тут же жестко и сухо сказал, сколько мне будет стоить ремонт. Цифра была высоковата, больше, чем я ожидала. Внезапно на меня напал приступ жадности и, недолго думая, я ему сказала:

— Для меня это много, слишком много. Нельзя ли заплатить другим способом?

Он еще раз посмотрел на машину, потом на меня, именно как на предмет оплаты, и ответил с серьезностью истинного мастерового:

— Понятно, что есть другой способ. — Секунду подумав, он добавил: — Пошли, попробуем машину, посмотрим, цел ли мотор.

Он сел за руль, а я, безответственная дура, рядом с ним, и мы отправились на пригородный проспект, идущий параллельно Тибру.

Ведя машину и прислушиваясь к мотору, он сказал:

— Такое будет только в этот раз, потому что я мужчина женатый и люблю свою жену.

— Согласна, только в этот раз, и то потому, что у меня нет денег, — горячо согласилась я.

Непонятно, почему в этот день я оказалась такой жадной!

С тех пор прошло три года, и я уже дважды меняла машину. Каждый раз для ремонта я ходила только к нему, потому что он с меня ничего не брал. Всякий раз, как только я открывала сумочку, он останавливал меня и неизменно говорил:

— За счет предприятия.

Именно таким образом он сообщал мне, что те десять минут, когда он «вошел» в меня и «вышел», стали для него важными, такими важными, что он готов был ремонтировать мою машину бесплатно всю жизнь. О сексе, будто сговорившись, мы больше не упоминали.

Сейчас я иду к нему, как к человеку, который может мне помочь в трудный момент моей жизни. Не из жадности иду, а потому что в тот день, после того как он «вошел» в меня и «вышел», успев доложить, что он женат, не знаю почему, я спросила:

— Если бы ты узнал, что твоя любимая жена изменяет тебе, — вот как я теперь изменила мужу, — что бы ты сделал?

— Даже думать не хочу.

— Ну все-таки, что бы ты сделал?

— Думаю, что убил бы ее.

«Убил бы ее!» — вздор: собака лает да не кусает. И все же, теперь бы мне подошло больше, если бы собака и впрямь кусалась. Странно: может, потому что Джачинто рабочий, пролетарий, «черная косточка», мне пришел в голову этот жестокий и неприятный глагол «казнить», который так часто употребляют в своих листовках террористы, — «мы казнили», затем следует имя, фамилия, профессия и приговор, полный пренебрежения и ненависти к жертве. Этот глагол для моего уха жертвы, приговоренной всеми к насилию, звучит неплохо: «Вчера мы казнили как закоренелую мазохистку Витторию Б., типичную синьору из городской буржуазии».

Это правда: Джачинто — не идеальный палач; и вообще, я подозреваю, что он, как и другие, немножко буржуа, но, в конце концов, он не более чем простой мужик, с которым я один раз занималась любовью. И если кому и суждено убить меня, то я бы предпочла его.

Итак, я иду через улицу к его мастерской; нахожу его в том же положении: половина тела под машиной, которую он чинит, другая половина снаружи. Сажусь на корточки, оглядываюсь, вижу — вокруг никого, и шлепаю его по холмам на брюках. Он тут же вылезает, хмурится, видно, что разозлен.

Говорю ему:

— Посмотри-ка, что случилось.

Он молча идет к моей машине, обходит ее, осматривает, потом сухо произносит:

— Повреждений немного. Будет стоить пятьдесят тысяч лир.

— Так ты исправишь?

— На этот раз не в долг.

— То есть?

— То есть вы мне заплатите пятьдесят тысяч лир.

Ого, он обращается ко мне на «вы»! Заставляет платить! Я разъярилась, кровь бросилась мне в голову, в этом было все: и жадность, и разочарование, и нежелание больше жить, сюда же и глагол «казнить», а также все прочее. Соглашаюсь и тихо говорю: