Василий перевел дух и перекрестился. Затем осторожно поднял с пола останки, но исследовать не решился, а проткнул на всякий случай крохотное сердце зубочисткой. И впредь поступал точно также.

А переправил их на тот свет Василий немало. У Дмитрия Дормидонтовича сердце кровью обливалось всякий раз, когда приходилось доставать из аквариума очередную крысу.

— М-да, Дормидонтыч, а крысы у нас почти закончились. Придется в конце недели опять в подвал идти. Если у нас и дальше так дела пойдут, мы весь дом от этой напасти избавим, эффективней СЭСа. А эта чего у тебя отдельно содержится?

— Ее нельзя на опыты, Вась. Беременная она.

— Приплод, значит. Это хорошо. Правда, подрастает долго. Ждать придется.

В тот день Василий загубил двух последних крыс, включая Дантеса. Осталась в запасе только беременная Донна Анна. Василий вытащил ее из банки и осмотрел вздувшийся живот.

— Жаль, ее конечно. Судя по всему, она вот-вот должна разродиться. Но делать нечего, придется ее взять.

— Васенька, пожалей! Не тронь ее, прошу. В этом уже нет ни малейшей нужды, уверяю тебя. Я уже совсем свыкся со своим вампиризмом и не испытываю никаких неудобств. Даже напротив. Смотри!

Дмитрий Дормидонтович лихо подскочил на месте, прошелся колесом, едва не заехав при этом ногой Василию в челюсть, и встал на голову.

— Вуа-ля! И это еще что! Я чувствую такой прилив сил, какого раньше не бывало…

— Это от гербалайфа, — перебил его Василий. — Моя матушка с него тоже колесом крутится. И не могу сказать, что это меня радует. Черт его знает, что туда подмешивают. Так что, Дормидонтыч, кончай выпендриваться. Кусай крысу!

Иногда, очень редко, но все же чудеса случаются. Надо только захотеть. А Малахитов еще ничего в своей жизни не хотел сильнее, и чудо свершилось — Донна Анна выжила. Она исхудала и потеряла лоск, шкурка местами совсем облезла, обнажая розоватую кожицу. Но она двигалась, дышала и смотрела на Дмитрия Дормидонтовича, по-прежнему доверчиво и открыто. И в положенный срок родила двенадцать детенышей. Малахитов прослезился от счастья. Дотошный Василий взвесил каждого крысенка на аптекарских весах и отметил у всех новорожденных странную патологию — две симметричные шишки на позвоночнике возле лопаток. На следующий же день из шишек на спине стали понемногу развиваться перепончатые крылья, и уже через десять дней все они открыли глаза. Не черные бусины, как положено мелким грызунам, а глубокие фиалковые очи. А еще через неделю они осиротели. Дмитрий Дормидонтович не позволил Василию сделать вскрытие и похоронил Донну Анну в Летнем саду, поклявшись на ее могиле заменить детенышам мать.

Мать из Малахитова вышла что надо. Трепетная. Дмитрий Дормидонтович с крысят глаз не спускал. Кормил из пипетки, укутывал ватой, читал сказки Пушкина и пел колыбельные песни.

Жизнь шла своим чередом. Василий бился над получением препарата, Малахитов кормил детенышей из пипетки. Василий перевернул весь город в поисках какого-то редкого ингредиента, а Малахитов переводил детенышей на более жесткую пищу, варил кашки. Василий тестировал новую порцию лекарства на хомяках, а Малахитов нервничал по поводу шерсти. Не росла шерсть, и все тут! Никакие витамины и наружные средства не помогали. Чего только он не втирал в их голые спинки и не подмешивал в пишу, а крысята по-прежнему оставались гладкими, только кожа у них приобрела насыщенный розовый цвет. Хомяки у Василия дохли один за другим, а крысята делали первые шаги по аквариуму. Василий с ума сходил от неудач, а Малахитов наловчился ставить микроскопические клизмы. Каждый был полностью погружен в свои проблемы, так что когда Василий наконец-то синтезировал препарат, Малахитов этому даже не обрадовался. У него случилось событие по серьезнее — крысята учились летать. Они неловко подскакивали и хлопали непослушными крыльями. Самые бесстрашные добирались до края стола и бросались вниз, кувыркаясь в воздухе. Дмитрий Дормидонтович теперь даже отвернуться от них боялся, а ну как неловко упадут и покалечатся. Он бережно покачивал детенышей вверх — вниз, заставляя крылья подниматься и опускаться в такт движения рук, полагая, что так крылья скорее окрепнут, и привыкнет к нагрузкам вестибулярный аппарат. И когда Вамписолин Клокова был успешно опробован на Малахитове, крысята окончательно поднялись на крыло. Они ловко перепархивали с карниза на шкаф, цеплялись за занавески, рискованно висели на люстре вниз головой и время от времени срывались, падая на пол. Вот тут-то Малахитов совсем извелся, он метался по комнате с ушанкой в руках и причитал.

— Куда! Куда тебя несет! Упадешь, засранец ты этакий! В клетку посажу! И тебя посажу. Всех посажу! Тогда узнаете, почем свобода!

Впрочем, клетка была пустой угрозой, посадить крысят за решетку Малахитов никогда не смог бы. Уж больно они были ласковыми. Налетавшись вдоволь, крысы усаживались к Дмитрию Дормидонтовичу на колени, и дремали, свернувшись калачиком. А уж как умели нежно тереться голыми щеками о руки, только не мурлыкали. Не умели. Да и вообще не издавали никаких звуков. Малахитов уж было решил, что они все поголовно немые, как они вдруг заговорили. Однажды Василий взял одного из детенышей на руки для стандартного осмотра. Перевернул на спину, прощупал живот, проверил зубы, но был как-то подозрительно задумчив. Малахитов заволновался:

— Васенька, ты чего задумал?

— Пора посмотреть, что у них внутри. Сделать срезы, анализы крови, взять образцы ДНК. И неплохо было бы заспиртовать парочку для истории.

— Это еще зачем? — сердце Малахитова сжалось.

— Как зачем? Это ведь уникальный, неизвестный природе вид. А все неизвестное должно быть досконально изучено и описано. У природы не должно быть тайн от человека, верно, Дмитрий Дормидонтович?

— Не верно! Мне плевать на твою науку. Резать никого не дам. Понял? Убийца! Только через мой труп. Хотя ты во имя науки и через родного отца переступишь!

— Да ты что разбуянился, родной отец? — пошел на попятный Василий. — Не хочешь, не будем. Подождем еще немного, понаблюдаем их в стае. Даже интересно, полезет из них твоя кровожадная природа или нет.

— Не полезет. Не волнуйся. Они не звери какие-нибудь.

— Ну да, эти крысы твои дети, а ты им отец родной, — съязвил Клоков.

— Отец родной! Если очень надо, то мы готовы. Мы подумали и решили, что Василий прав. У природы не должно быть тайн.

— А вас вообще не спрашивают! — автоматически вырвалось у Малахитова, и только после до него дошло, что он услышал. Детеныши разговаривали. Как оказалось, они свободно владели языком, безо всяких акцентов и младенческих проявлений. И вопреки версиям мультфильмов, голоса у них отнюдь не были ни писклявыми, ни слабым. Один бас, шесть теноров, два сопрано и три меццо-сопрано. По счастью, они не имели привычки разговаривать одновременно и никогда не повышали голос, а то не миновать бы Малахитову коммунальных разборок с Антониной.

— А что же вы до сих пор молчали? — спросил их как-то Дмитрий Дормидонтович.

— У нас не было нужды говорить, отец.

Вскоре дети стали задавать Малахитову очень сложные вопросы.

— Кто мы, отец?

— Наверное, вы грызуны, как и ваша мать.

— Крысы? Но мы не похожи на крыс. У нас есть крылья.

— Значит, вы птицы.

— Нет. Мы не птицы. Мы умеем разговаривать и не покрыты перьями.

— Тогда вы люди.

— А почему розовые?