Присев на ящик, который показался Коростылеву наименее грязным, он смахнул со стула все тарелки, расстелил газету и поставил на неё бутылку. Коля пристроился рядом.
– Ну, чо? Побазарим?
– Спросил Коростылев.
– Отчего ж не побазарить.
– Осклабился Коля:

– Разливай.

Пока Тихон открывал "Московскую", старик-бомж что-то прошамкал. Отвали, старый!
– Шикнул на него Коля:

– Ишь ты, водки захотел! Перебьешься... Старик опять зашлепал губами, недовольно заворочался.
– Не обращай на него внимания, - Повернулся Коля к Коростылеву:

– У него ноги гниют, вот и не выходит. Все сдохнуть никак не может. Лежит, как бревно. Кормишь его, срать носишь, а пользы нет... На это старый бомж гневно замахал руками и запустил в Колю пустой консервной банкой. Снаряд пролетел мимо, ударился о стену и затерялся в чьей-то постели. Тихону водки для умирающего было не жалко. Но образ "мокрушника" не давал это сделать напрямую, и Шрам решил подождать, пока не представится удобный случай.
– Ну что, давай!
– Коля протягивал Тихону стакан. Налив его почти доверху, Коростылев плеснул слегка себе:

– За знакомство.

Не ответив, Коля приложился к стакану и в два глотка его опустошил. Тихон лишь символически пригубил.
– Эх, хороша, подлюка!
– Выдохнул Коля:

– Как, говоришь, твоего друга-то величают?

– Бешеный.
– Слыхал...
– Очевидно, спиртное действительно радикально улучшило память бомжа.
– Чего слыхал?

– Шоркался он тут... К Кривому подкатывал. К Шмуле.
– А где они?

– Кто ж их знает?
– Пожал плечами бомж. Тихон скорее угадал, чем увидел это движение.
– Они с Казанского. Там их территория. Там и искать надо.
– Да пиждишь ты вшо!
– Вдруг необычно ясно послышалось с места, где лежал старик.
– Заглохни!
– Крикнул Коля и встал, собираясь делом заставить молчать не в меру разговорчивого бомжа.
– Сядь!
– Рявкнул Тихон:

– Говори, старый.
– Этот твой Пэшэный тут уж нешколько дней ошиваетша.
– Быстро заговорил старик:

– Колька шам говорил, што и ш ним он рашговаривал. Токо Колька трушоват.

Ноги у него пока быштрые, вот и косит под шмелого... А Бэшэный какое-то дело шадумал. Наших подбивает. Обешшал жаплатить хорошо... Та-ак!
– Тихон, прищурившись, посмотрел на Колю. Тот съежился под взглядом Шрама и попытался бочком соскользнуть со своего ящика.
– Сидеть, я сказал! Бомж замер.

Взяв водку, Коростылев подошел к старику и протянул ему бутылку. Из тряпья вылезла тонкая рука, покрытая нарывами и коростой, и схватила подарок.

Приложив горлышко к губам, бомж довольно забулькал.
– А с тобой, фуфлогон, я сейчас по-серьезняку базарить буду.
– Зловеще оскалил зубы Тихон:

– А будешь туфту пороть, я твои быстрые ноги повыдергаю! Понял!?

– А ты меня на "понял" не бери! Бешеный - мужик круче тебя будет. Огрызнулся Коля.
– Круче?!
– Расхохотался Коростылев:

– А ты это видел?

Тихон резкими движениями стал разматывать бинт на среднем пальце. Оторвав последний слой вместе с прилипшей коркой крови, он показал Коле свежую наколку: перстень с проколотым кинжалом пиковой мастью. Половина пики была черной.
– Въезжаешь? Бомж судорожно закивал.
– Свести тут хотел...
– Пробормотал под нос Тихон так, чтобы Коля точно расслышал его слова.
– А вот пригодилось... И добавил, уже громко:

– Выкладывай!

III. БЕШЕНЫЙ И БОМЖИ.

В эту ночь Савелию Говоркову снился кошмар. Он снова попал в Бутырку, а там, в общаковой хате, его собирались опустить. На него медленно надвигался ряд зеков со стрижеными головами. В руках у них поблескивали заточки, глаза светились ненавистью. Он, Савелий, медленно отступал к кормушке, зная, что спасения не будет. Не сводя глаз с противников, Савелий застучал ногой по кованой двери.
– Командир! Охрана!
– Исходил истошным криком Говорков, что есть силы ударяя пяткой по железу. Никто не шел ему на помощь, но он почувствовал, что от его усилий преграда поддается. Она словно становилась мягкой, ватной, удары утратили гулкость и нога вязла в двери как в гигантском батоне черняжки.

Очнулся он на полу. Трусы, майка, все было насквозь мокрым от пота.

Двуспальная постель с измочаленными шелковыми простынями была пуста.

Клавка так до сих пор не вернулась.

С омерзением содрав с себя сырое белье, Савелий направился в ванную. Там, лежа под щекочущими струями джаккузи, он вдруг вспомнил финальную сцену кошмара и его тело непроизвольно дернулось, прижимаясь к стенке ванны, словно перед ним во плоти появились зеки из сна. Потом, растираясь махровым полотенцем, Говорков пытался рассмотреть себя в огромном, во весь рост, запотевшем зеркале. Водяная пыль собиралась в капли, оставляя на поверхности стекла узкие дорожки, в которых тонкими полосками отражалось синее тело. Почти вся поверхность кожи Говоркова, за исключением ладоней и лица, была покрыта татуировками. Большинство, такие как храм Василия Блаженного на спине, восьмиконечные звезды на плечах и коленях, были сделаны в зоне. Другие - в салоне тату. Одна из наколок, обнаженная женщина на предплечье, закутанная в подобие римской тоги и пронзенная двуручным мечом, была переделана кожных дел мастером из другой, похожей.