Королевской чете ничего не оставалось, как бежать сначала в Кенигсберг, а затем в Мемель, к самой границе Российской империи.

Прусской армии уже не существовало. И король Фридрих-Вильгельм окончательно потерял голову, если из последнего своего прибежища, оказавшись на самом краю собственной империи, написал Наполеону в Берлин:

«Крайне желаю, чтобы ваше величество были достаточно приняты и угощены в моем дворце. Я старался принять для того все зависящие от меня меры, не знаю, успел ли я?»

Российский император, вскоре выехавший навстречу своему августейшему другу и брату, враз лишенному державы, чести и достоинства, попытался поднять его дух.

— Никто из нас обоих не падет один. Или оба вместе, или ни я и ни вы! — обнимая короля, торжественно произнес Александр Павлович.

Теперь, если не считать Англии, которая была окружена морем как крепостною стеной, один на один против «Великой армии» Бонапарта оказалась Россия. Но Александр и мысли не допускал, чтобы мириться. Да и армию русскую жгла никак не утихающая боль недавнего поражения, вселяя в каждого солдата и офицера надежду на грядущую победу.

Однако не только правители Австрии да Пруссии вели себя в высшей степени неразумно, за что и поплатились. В России, наверху, тоже не очень задумывались о том, как по-умному извлечь уроки из прошлого. Начать хотя бы с назначения на пост главнокомандующего престарелого фельдмаршала Каменского, который, прибыв в армию, сразу запутал все дела. И, убедившись в своей полной непригодности, самовольно уехал в деревню, отдав по войскам более чем странный приказ: «Всем отступать, кто как может, в пределы России».

Армия, уже столкнувшаяся на поле боя с неприятелем, оказалась без единого командования. Более того, она была расколота на две части, коими независимо друг от друга управляли генералы Беннигсен и Буксгевден, являвшиеся давними и непримиримыми врагами.

Вот в какое войско в самом начале 1807 года прибыл князь Багратион, а следом за ним его двадцатидвухлетний адъютант Денис Давыдов, неудержимо рвущийся в бой.

Недавний поручик, по случаю перевода на новую службу произведенный в штабс-ротмистры, первый раз в жизни переезжал через границу державы. Все было для него необыкновенно! Чистые, красивые городки и селения с гладкими дорогами и аккуратные жители, населяющие эти места…

А какой восторг и упоение возникали в груди, когда на дороге встречались первые наши армейские колонны! Они двигались слева и справа, изгибаясь по снежным холмам и равнинам и наполняя все окрест стуком пушечных колес, топотом копыт лошадей, разговорами и хохотом солдат, иногда идущих по колено в снегу. Все в их внешнем виде — простреленные киверы и плащи, оледенелые усы — говорило ему, юноше, еще не видевшему войны, что эти герои за два месяца боев уже хлебнули лиха и знают, что сражения — это не только мужество и отвага, но слезы и горе.

Изнанка войны тут же, в ближайших селениях, бросилась в глаза бравому новобранцу. Он с грустью увидел, как солдаты, которым предстояло провести ночь в поле, разбирали на костры еще целые дома, а жители стояли тут же без ропота, но с немою горестью в глазах.

Как все это оказалось не похоже на маневры гвардии где-нибудь в Гатчине, Павловске или в Красном Селе, где обыватели с восторгом приветствовали проходившие полки! Здесь он впервые увидел злополучия и бедствия простых людей, им, в отличие от солдат, война не приносит ни славы, ни почестей, лишает не только имущества, но последнего куска хлеба, а то и жизни.

Своего начальника Денис Давыдов нашел в красивом доме прусского крестьянина. В большой горнице, отведенной Багратиону, стояла кровать, на которой ему была постлана солома. Пол комнаты также был устлан соломою, должно быть высокий постоялец сам позаботился о том, чтобы не испортить пола. А в течение дня сюда ступали десятки генеральских и офицерских ботфортов, сплошь заляпанных грязью. Все это были ближайшие сподвижники и подчиненные князя, начиная с генерал-майоров Барклая-де-Толли, Раевского и Багговута и кончая полковниками Ермоловым и Кульневым.

В конце декабря корпус Беннигсена при Пултуске выказал стойкость в сражении с одним из лучших наполеоновских маршалов — Данном. Но так велик оказался соблазн взять реванш за недавний Аустерлиц, что командующий корпусом не утерпел и в донесении государю представил сражение как блестящую свою победу.

Генерал от кавалерии барон Леонтий Леонтьевич Беннигсен был от природы интриган и ловкий царедворец. Он и в войне двенадцатого года только и будет занят тем, что станет строчить доносы на Кутузова и других полководцев. А тогда за плечами его была одна устрашающая заслуга — заговор и убийство императора Павла, в коем он играл одну из самых ведущих ролей. Иначе говоря, он был в одной связке с нынешним государем и знал, что Александр Павлович не может ему не угождать. Так и произошло. После Пултуска император назначил Беннигсена главнокомандующим всех русских войск, действующих против французов.