Придворные, сидевшие на лавках в приемной палате, время от времени вставали и снимали шапки — «к царскому имяни» и т. д., но в целом до конца аудиенции эта обстановка оставалась неизменной; смена декораций происходила уже при следующих актах церемониального спектакля.

На миниатюрах летописей трон («престол») Ивана Грозного, его отца и деда изображается обычно в виде сиденья прямоугольной формы с гладкой поверхностью, без спинки и подлокотников, с основанием-коробом, откуда выступают расширенные книзу концы коротких ножек, и с подставкой для ног. На сиденье справа часто лежит длинная подушка-валик, украшенная драгоценными камнями, на которую царь опирается. В миниатюрах «Жития Сергия Радонежского» (конец XVI в.) престол великих князей московских изображен опирающимся на двух лебедей, по это скорее художественная символика, нежели реальная деталь великокняжеского трона. Во всяком случае, ни одно из подобных изображений ни в коей мере не напоминает очертания сохранившегося до наших дней «костяного стула» Ивана III — древнейшего тронного сиденья русских государей; согласно преданию, его привезла в Москву еще Софья Палеолог. Это кресло западного типа с высокой полукруглой спинкой и прямыми подлокотниками, сплошь облицованное резными пластинами слоновой кости; шесть его ножек покоятся на небольших фигурках львов, что у человека средневековья вызывало, возможно, ассоциации с описанным в Библии троном царя Соломона, который окружали золотые львы.

Но миниатюры летописей, как отмечалось многими исследователями, обладают высокой степенью исторической достоверности. И можно предположить, что тронов у русских государей было несколько, а при Иване Грозном три как минимум: в «Столовой избе брусяной», в Золотой палате, а также в Александровой слободе. Миниатюристы по устоявшейся традиции изображали не «костяной стул» Ивана III, а престол другого типа, на который более всего похож также сохранившийся до нашего времени трон Бориса Годунова, присланный ему в 1604 году персидским шахом. Его массивность, широкое сиденье, позволявшее класть туда «саженые подушки», отсутствие подлокотников и низкая, почти незаметная спинка — все это может быть соотнесено с рисунком летописей, в частности с миниатюрами знаменитого Лицевого свода.

Совсем иной трон описывают иностранцы, бывшие на приеме у Лжедмитрия I. По свидетельству Г. Паерле, это было высокое кресло из чистого серебра с позолотой, под балдахином. Вокруг него лежали четыре серебряных льва, а по обеим сторонам поставлены два грифона: один — с державой, другой — с мечом. Марина Мнишек утверждала, будто трон ее супруга сделан из чистого золота, что львов не четыре, а два — «величиной с волка»; на них опираются колонны балдахина, увенчанного державой, на которой стоит «орел великой цены» [132] . Трон Лжедмитрия I пропал во время событий Смутного времени — видимо, был разобран на части или целиком вывезен в Польшу. Трудно судить, принадлежал ли он только самозванцу или использовался его предшественниками. Некоторое сходство с этим троном имеет «царское место» Ивана Грозного в Александровой слободе, изображенное на гравюрах из книги Я. Ульфельдта: это сиденье без подлокотников, которое находится в неглубокой, полуовальной формы нише под балдахином — по-видимому, каменным, покоящимся на двух колоннах. Его верхняя часть на двух гравюрах выглядит по-разному: на одной она треугольная, напоминающая завершение портала при входе в приемную палату, на другой — виньеточная. Прочие сохранившиеся изображения трона русских государей относятся уже к XVII в.

Само тронное возвышение, приподнятое над полом на одну или несколько ступеней, иногда называли «маистатом» — выраженное латинским словом отвлеченное понятие «величества», в непонимании которого Баторий упрекнул Ивана Грозного, было, таким образом, воплощено в конкретной детали интерьера приемной палаты. Именно поэтому царь так разгневался, когда русские послы в Вильно были призваны не к лицу короля, а к королевскому «маистату» (к подножию трона). Унизительна была сама формулировка приглашения царских представителей на аудиенцию, ставившая их в зависимое от короля положение. «Ино то кабы некоторые незнаемые сироты, а не послы», — с возмущением писал Иван Грозный, обвиняя Батория в том, что последний приравнял русских послов к «даньщикам». В то же время шведский король Юхан III, которого царь не признавал «братом», должен был присылать своих представителей не к самому русскому государю, а, как говорил Грозный, к «нашей степени царского величества порогу» [133] .

Уже при Василии III на ступенях «маистата» или на полу возле тронного возвышения стояли рынды — отроки знатных фамилий в белых одеждах и золотых нагрудных цепях. В руках они держали позолоченные топорики-чеканы на длинных обушках, положив их на правое плечо лезвием вперед и немного вверх. Рынды как почетная вооруженная охрана сопровождали русских государей и во время военных походов. Там их назначалось шестеро (при царевичах — четверо): трое — с «саадаками» (луками), по одному — с копьем и сулицей (коротким метательным копьем) и один — с рогатиной. Расположение рынд на посольских приемах — справа или слева от государя, ближе или дальше — определялось степенью их родовитости, местническими нормами. Обычно рынд бывало четверо, а на аудиенциях менее торжественных — двое: справа и слева от царя. Лишь Лжедмитрий I, который утрированно, прежде всего через чисто внешние атрибуты, стремился подчеркнуть законность и величие своей власти, к четырем рындам с традиционными чеканами добавил пятого — с обнаженным мечом [134] . Это странное для московского двора новшество, ярко характеризующее личность Лжедмитрия I, было, вероятно, продуктом его собственного «творчества», попыткой скрыть неуверенность несколько наивной демонстрацией своего могущества. Нововведение не привилось: после смерти Лжедмитрия I обнаженный меч снова исчез из тронного зала, хотя при первых Романовых число рынд на торжественных аудиенциях увеличилось и доходило до шести, правда, на приемах не всех послов, а лишь представителей Священной Римской империи, Речи Посполитой и Англии.

Присутствие в тронном зале вооруженной охраны не было принято на дипломатических аудиенциях в Западной Европе. Для объяснения этого обычая бояре в беседе с А. Поссевино ссылались на пример «Мануйло, царя греческого» (императора Мануила Палеолога), за которым стража следовала даже в церковь. «Из давних лет во всех государствах ведетца, — утверждали бояре, — оружники около государей стоят, то государей чин да и гроза» [135] . Возможно, от византийских императоров эту практику заимствовали и турецкие султаны. В статейном списке И. П. Новосильцева говорится, что Селим II, принимая иностранных послов, «сидит на своем царьском месте, а подле него стоят с саадаком, да з саблью, да з будями» (кинжалами) [136] . Впрочем, самого Новосильцева султан принял без «оружников», чем, как заявили турки, царя «почтил», а «себя не взвысил». Для русских государей рынды на ступенях тронного возвышения также были не охраной, не стражей в собственном смысле слова, но «чином и грозой», знаком сана и могущества, символом деятельной власти. Однако посольские книги не упоминают о присутствии рынд на приемах крымских и ногайских дипломатов: демонстрация величия русских государей не могла здесь иметь такого же значения, как в отношениях с другими странами.

Иногда на ступенях «маистата» стояли особо приближенные к государю лица. Борис Годунов у трона Федора Ивановича стоял «выше рынд», а посольские дьяки, ведавшие приемом данного посольства, размещались на одном уровне с рындами по левую руку от царя.

Еще большее значение, чем трон, тронное возвышение и рынды, имели другие символы власти русских государей, их «чина».

Самый ранний из этих символов — длинный пастырский посох-костыль с характерным Т-образным навершьем. На некоторых миниатюрах летописей концы этого навершья, в отличие от архиерейских посохов, немного приподняты вверх и образуют подобие слабо изогнутого серпа, выпуклой стороной обращенного к собственно посоху, который изготавливался из нескольких насаженных на деревянную основу резных коленец моржовой или слоновой кости (первые княжеские посохи были, вероятно, просто деревянными) и заканчивался острием. Костяной посох из Оружейной палаты, по преданию принадлежавший Ивану III, был, по-видимому, изготовлен в конце XV в. новгородскими мастерами. Он сделан из моржовых клыков, ценившихся тогда весьма дорого. В 1476 году во время похода на Новгород Иван III получил в дар от новгородцев «рыбьи зубы», причем счет им велся поштучно, а не на пуды, как было принято позднее. Возможно, из этих «рыбьих зубов» и сделан сохранившийся до нашего времени великокняжеский посох. Его коленца украшены тонкой резьбой, изображающей различных зверей и птиц в растительном декоре, а на рукояти вырезана человеческая голова. Как считает А. В. Чернецов, эта голова выражает представления о властителе, его державных правах на землю (страну) и все ее естественные богатства [137] . В какой-то степени и сам посох в руке государя мог ассоциироваться с осью мира — образом «мирового древа», распространенным в мифологии многих народов, в том числе и русского.

Были также великокняжеские посохи из «индейского» черного дерева, богато украшенные драгоценными камнями, но парадный посох Ивана Грозного и русские, и иностранцы считали изготовленным из кости единорога («инрога») — мифического зверя, до XVII в. служившего одной из самых распространенных эмблем русской государственной власти. Изображение «инрога» имеется на «костяном стуле» Ивана III, оно же помещено в центр большой печати его внука. По легенде, широко известной и на Руси, и в Византии, и в Западной Европе, этот зверь отличался силой и необычайным бесстрашием. С африканским носорогом никакого внешнего сходства он не имел. Его представляли в виде белого коня с длинным прямым рогом, вертикально растущим между ушей, со шкурой из меди, что позволяло ему без всякого для себя вреда прыгать в глубочайшие пропасти. «Инрог» — существо бесполое. Срок его жизни — 532 года, после чего он якобы приходит к берегу моря, сбрасывает свой рог и умирает, а сброшенный рог превращается в гигантского червя, из которого появляется новый зверь, подобный прежнему. Сила и отвага, неуязвимость и способность к возрождению — все эти свойства, приписывавшиеся легендарному «инрогу», обусловили выбор его в качестве одной из основных эмблем великокняжеской и царской власти. Древнерусские книжники сравнивали с единорогом и Ивана III, и Ивана Грозного. Скорее всего обладание посохом, якобы сделанным из рога этого сказочного животного, на Руси было прерогативой государей.