— Какого черта?

Остальные двое тоже оторвались от работы.

— До чего сладко, — сказал Джером.

Он чувствовал, как стучат их сердца.

— Погляди-ка на него, — сказал самый младший, указывая на ширинку Джерома. — У него стоит.

Они неподвижно стояли в солнечном свете, и он тоже замер, а осы гудели над грудой фруктов, и в голубом небесном проеме между домами пролетали птицы. Джером хотел, чтобы этот миг длился вечно. Остатки его разума считали, что он попал в рай.

И тут прекрасный сон кончился. Он почувствовал, как за его спиной появилась тень. Один из сортировщиков бросил корзинку, гнилые фрукты рассыпались по гравию. Джером нахмурился и обернулся. Исайя нашел его на этой улице. В одну короткую секунду сверкнуло лезвие, и Джером почувствовал боль в боку, куда ударил нож.

— О боже! — сказал молодой человек и побежал.

Два его брата, не желая быть свидетелями расправы, задержались лишь на миг и последовали за ним.

Боль заставила Джерома вскрикнуть, но никто на рынке его не слышал. Исайя вытащил лезвие, и вместе с лезвием вышел жар. Он вновь замахнулся для удара, но Джером быстро отпрянул и миг спустя уже пересекал улицу. Его противник боялся, что крики жертвы привлекут нежелательное внимание, и быстро пустился в погоню, чтобы закончить начатое. Но асфальт был скользким от гнилых фруктов, и пропасть между противниками все увеличивалась.

— Ну нет! — сказал Исайя.

Он не мог упустить унизившего его человека Он перевернул башню ящиков с фруктами — корзиночки опрокинулись, и их содержимое перекрыло дорогу Джерому. Тот заколебался, прежде чем наступить в это месиво, и промедление чуть не убило его. Исайя приблизился, сжимая нож. Джером, чьи чувства от боли обострились до крайности, увидел лезвие, готовое распороть ему живот. Мозг его осознал опасность такой раны, но тело жаждало ее — жар выплеснется из него вместе с кровью и присоединится к грудам клубники, разбросанной в сточной канаве. Искушение было таким сильным, что он чуть не поддался ему.

Исайе уже дважды приходилось убивать. Он понимал безмолвный язык этого действа и знал, что означает приглашение, горящее в глазах жертвы. Он с удовольствием принял это приглашение и занес нож. В последний момент Джером опомнился и ударил гиганта Исайя отклонился, и его подошвы поскользнулись на фруктовом месиве. Нож выпал из его руки в россыпь фруктов. Джером дернулся прочь, когда его преследователь, потеряв преимущество, принялся искать свое оружие. Но жертва уже ускользнула и прежде, чем огромная рука взялась за рукоятку, затерялась на людных улицах. Исайя не успел спрятать нож, когда человек в полицейском мундире загородил ему дорогу.

— Что тут происходит? — требовательно спросил полицейский, глядя на нож.

Исайя посмотрел туда же. Окровавленное лезвие почернело от облепивших его мух.

Карнеги потягивал горячий шоколад из чашки, третьей за последний час, и глядел, как сгущаются сумерки за окном кабинета Он всегда, сколько себя помнил, хотел быть детективом. Это занятие представлялось ему увлекательным и захватывающим. Ночь опускалась на город, мириады пороков наряжались и выходили погулять. Время противостоять злу, время боевой готовности.

Но в детстве он не мог предвидеть той усталости, что неизбежно приносят с собой сумерки. Он устал до смерти, и если не ляжет в постель, то заснет тут же, в кресле, забросив ноги на стол, среди пластиковых чашек из-под шоколада.

Зазвонил телефон. Это был Йоханссон.

— Все работаешь? — удивился Карнеги. Было уже больше девяти. Может, у Йоханссона нет дома, куда стоило бы возвращаться?

— Слышал, у нашего парня бурный день? — спросил Йоханссон.

— Верно. Проститутка в Сохо, а потом позволил пырнуть себя ножом.

— Он прорвался через ограждение, полагаю.

— Такое иногда случается, — сказал Карнеги, слишком усталый, чтобы оправдываться. — Чего ты от меня хочешь?

— Я просто подумал, что тебе будет интересно: обезьяны начали гибнуть.

Эти слова вывели Карнеги из ступора усталости.

— Сколько? — спросил он.

— Пока что три из четырнадцати, но остальные, полагаю, умрут до рассвета.

— Что их убило? Чрезмерное возбуждение? — спросил Карнеги, вспомнив бешеные сатурналии в клетках. Какое животное удержится на таком уровне возбуждения, не сломавшись?

— Это не связано с физическим истощением, — ответил Йоханссон. — Или, по крайней мере, связано не так, как ты представляешь себе. Нужно подождать результатов вскрытия, тогда мы получим более или менее подробное объяснение.

— А сам ты как думаешь?

— Ну, если так… — сказал Йоханссон. — Я думаю, они теряют голову.

— Что?

— Мозговая перегрузка. У них просто-напросто сдают мозги. Этот препарат не выводится из организма, он подпитывает сам себя. Чем сильнее они распаляются, тем больше вещества производит их мозг; а чем больше он его производит, тем сильнее они распаляются. Порочный круг. Все жарче и жарче, яростнее и яростнее. Наконец организм больше не может вынести этого, и — оп! Я стою по колено в дохлых мартышках. — В холодном сухом голосе вновь отразилась улыбка. — Остальные не переживают по этому поводу. Сейчас у них в моде некрофилия.