— Итак, теперь мы точно знаем, что случилось бы, попробуй мы сейчас представить прессе или научному сообществу результаты наших исследований, — загромыхал профессор. — Неверие и насмешки!

— И все же популярный журнал заинтересовался этой темой, — сказал Холмс. — Я с нетерпением ожидаю статью Уэллса — поглядим, хотя бы, насколько честны были с нашим автором Хадсон и Темплтон. Заметьте, Уэйс не мог предъявить скептикам кристалл, тогда как у нас имеется это преимущество.

— Наша сдержанность вполне оправдана, — возразил Челленджер. — Как мы с вами считаем, кристалл представляет собой средство сообщения с иной планетой. Только подумайте, на что пойдут другие ученые, если мы разделим с ними наше открытие. Вообразите их жалкие попытки установить связь с марсианами! Нет, Холмс, я никогда не доверю задачу такой колоссальной важности ограниченным умам, покрывшимся пылью за годы работы в лекционных залах и музеях! Разумное сообщение с марсианскими существами должно стать прерогативой единственного человека на Земле, который обладает необходимыми для этого интеллектом и познаниями — и получает, само собой разумеется, кое-какую помощь от вас.

Всю весну изучением кристалла занимался по преимуществу Челленджер; профессор неустанно подавал разнообразные сигналы марсианам и не оставлял надежды на ответ. Холмс в эти месяцы был занят рядом уголовных расследований.

В марте инспектор Мериваль из Скотланд-Ярда обратился к Холмсу за помощью. Полиция обнаружила большое количество ходивших по рукам фальшивых крон и полукрон [6] , но человек, которого подозревали в их чеканке, решительно отрицал свою вину. Подозреваемый заявил, что является респектабельным владельцем магазина в Се- вендайэлсе и что на его репутации нет ни единого пятна. К этому подозреваемый добавил, что хорошо знает свои законные права, собирается доказать всю ложность обвинений и велит своим поверенным взыскать моральный ущерб через суд. Холмсу удалось получить некоторые предметы одежды торговца для исследования; в манжетных швах обнаружились крошечные блестки, оказавшиеся под микроскопом цинковыми и медными опилками. Узнав о находке Холмса, респектабельный владелец магазина пал духом и сознался в своих прегрешениях.

Полицейские чины лестно отозвались о новейших методах, использованными Холмсом для обнаружения улик; тот скромно их поблагодарил и в тот же день связался с Челленджером. Но профессор держался с непонятной загадочностью.

— Прошу вас ждать известий от меня, — сказал он. — В настоящее время мне необходимо продолжать работу в полном одиночестве.

В конце апреля Холмса попросили помочь в другом расследовании; дело это также завело полицию в тупик. Речь шла о недавнем убийстве полисмена в Сент-Панкрас; товарищи погибшего поклялись найти и наказать убийцу. Единственной уликой было матерчатое кепи, найденное возле тела убитого. Как и в случае с фальшивомонетчиком, был задержан подозреваемый — мастер по изготовлению картинных рам. Подозреваемый с искренним возмущением отрицал все обвинения, утверждая, что никогда не носил кепи и ровно ничего не знал об убийстве.

Кепи доставили Холмсу в понедельник, 5 мая; с утра пришло также письмо от некоего Джеймса Мейсона. Этот человек, главный тренер скаковых лошадей в поместье Старый Шоскомб, просил в своем кратком послании встречи с Холмсом, чтобы обсудить весьма важный вопрос. На следующий день Холмс поднялся рано, торопливо позавтракал и присел к микроскопу. Разместив на предметном стекле некоторые частицы, найденные на подкладке кепи, Холмс сфокусировал линзы инструмента и приступил к работе. Он различил крошечные волокна, по всей видимости, ворсинки твида — было известно, что подозреваемый обычно носил твидовое пальто. Видны были также серые комочки пыли и маленькие коричневые шарики. Устав, Холмс оставил микроскоп и откинулся в кресле. Он выбрал в коробке легкую гаванскую сигару и открыл книгу. В гостиной появился Уотсон и с аппетитом приступил к завтраку.

— Удивительно, — через несколько минут бросил Холмс, откладывая книгу. — Мой разговорный французский не более чем приемлем, и все-таки читать на французском языке куда легче, чем говорить или писать.

— Что это за книга? — спросил Уотсон, помешивая ложечкой кофе.

— Сочинения Гюи де Мопассана, — ответил Холмс. — Сейчас как раз пролистывал одну историю, изложенную в

виде дневниковых записей. Порой даже кажется, что она основана на реальных событиях.

Губы Уотсона презрительно поджались под усами.

— Мопассан вел распутную жизнь, — строго сказал доктор. — В своих сочинениях он проповедовал аморализм.

— Боюсь, не смогу с вами согласиться, — возразил Холмс. — Мопассан, мне думается, стремился к объективности. Как бы то ни было, большая часть того, что мы считаем аморальным, является попросту патологией. Оскар Уайльд был заключен в тюрьму за болезненное отклонение от нормы. Так рассудил английский закон. Во Франции к Уайльду проявили бы больше милосердия.

— Что именно вы читаете? — спросил Уотсон.

— Повесть под названием Le Horla. В ней полностью обнажается душа героя, который и ведет дневник. Он рассказывает, как оказался во власти невидимого, мистического существа. Очевидно, неизвестное существо в конце концов оставило его: в последней записи автор дневника в отчаянии грозится совершить самоубийство, но нет никаких свидетельств, что угроза была выполнена.

Уотсон откусил кусок намазанной маслом пышки.

— Мопассан умер как безнадежный душевнобольной. Я читал эту повесть. Она показалась мне отличным доказательством того, что он сходил с ума, пока писал это.

— Нет, Уотсон, слишком уж хорош замысел. Пусть Le Horla — лишь беллетристика, плод фантастического воображения, только ясный и здравый ум мог так живо все задумать и так ярко изложить задуманное. Позвольте прочесть вам запись в этом дневнике, датированную 17 августа… год, полагаю, 1886. Надеюсь, вы извините мой небрежный, любительский перевод.

Устремив глаза на страницу, Холмс громко прочитал вслух:

— Луны не было. В глубине черного неба трепетно мерцали звезды. Кто населяет эти миры? Какие там формы, какие существа, какие животные, какие растения? Мыслящие существа этих далеких вселенных больше ли знают, чем мы?