Пока парень старался справиться с ней, Эрн вернулся к кровати с каким-то горшочком. Зачерпнув из него вязкую массу, врачеватель принялся наносить ее на грудь, а потом и по всему телу Щена, проговорив:

— Потерпи. Знаю, что больно, но потерпи. Это, конечно, не излечит переломов, но поможет от ушибов. И что тебя так удивило?

— Ваше… лицо.

— А что с ним не так? — целитель даже замер на миг.

— Вы… молоды, — скривившись от боли, так как тонкая рука прошлась по очередному ушибу.

— Так уж случилось, — пожал плечами Эрн. — Как некоторые ни старались, воина из меня не вышло. Пришлось избрать другое ремесло. А теперь выпей вот это и спать. Сон — лучшее лекарство.

Щен хотел еще что-то спросить, но стоило ему сделать последний глоток из деревянной кружки, как веки сами смежились, затягивая парня в сон.

На следующий день его тоже никто не спешил поставить на ноги в приказном порядке. Наоборот, убеждали, именно убеждали, а не приказывали, оставаться в кровати. Такой мягкой и уютной по сравнению с его обычным ложем. Он ведь по-прежнему спал на полу. Наверное, тут он впервые почувствовал, что такое спать на настоящей кровати.

Щен очень боялся потерять форму и старался наверстать упущенное, но Эрн велел лежать и даже не думать вставать. Не приказывал, просто велел, но для Щена это оказалось столь необычным, что он невольно подчинился.

Вообще дни, проведенные в комнатах целителя, казались Щену самыми странными в его такой короткой еще жизни. Впервые о нем кто-то заботился, беспокоился. И дело было не только в боязни вызвать гнев царя — его целителя это, кажется, вовсе не волновало. Впервые Щен ощущал тепло. Эрн ни разу не прикрикнул на него, даже голоса не повысил и не старался показать свое превосходство. Кажется, целитель жалел его.

Но ребра срослись, а ушибы и синяки прошли. В один из дней явился царь и, переговорив с Эрном, забрал Щена с собой, возвращая к прежней жизни, в круговорот суровых «воспитательных мер», направленных на то, чтобы воспитать верного пса, действующего только по команде хозяина, а не по собственному разумению. И все-таки человек — не животное, он не может не думать. После короткой передышки под присмотром целителя, в Щене поселилось чувство какой-то неправильности. Хотя царь, отличавшийся внимательностью и хитростью, старался всячески выбить эту «дурь» из парня.

Когда «дрессировка» выходила за рамки, Щен снова попадал на попечение к Эрну, хоть это и случалось нечасто — раза три в год. В такие моменты, как бы ему не было плохо, парень старался не терять сознания, хотя и тщательно симулировал обморок. Ведь именно тогда появлялась возможность урвать крупицы информации о себе самом, о том, что происходит. Другого пути не было. Царь не терпел вопросов.

Вот и в очередной раз в глазах темнело, а в ушах звенело от боли, но Щен, стиснув зубы, слушал тихий разговор царя с Эрном.

— Позаботься о нем, — велел царь, как всегда предпочитая изъясняться короткими приказами.

— Как всегда, — вздохнул врачеватель. — Но зачем нужно доводить до такого?

— Чтоб наука впрок пошла, — усмехнулся царь. — Чтоб знал свое место.

— Он взрослеет, скоро станет мужчиной.

— Я это знаю получше тебя. Странно, как ты это замечаешь! — в голосе царя слышалось презрение.

Эрн лишь покачал головой, потом заметил:

— Он не просто становится мужчиной, у него появляются определенные потребности и чувства. Он же в глотку тебе вцепится!

— Не посмеет, но злее будет. А с желаньями я разберусь.

— Ты его сломаешь. Сломаешь так, что я уже не соберу.

— Не твое дело! Не забывайся! — в голосе царя уже закипал гнев. Но тут же самодовольно, — Ты ведь тоже ненавидишь меня, Эрн. Но ты служишь мне, служишь верно.

— Я не могу иначе.

— Я знаю. И он не сможет.

Довольно хохотнув, царь вышел, хлопнув дверь. Он не видел, как Эрн сокрушенно покачал головой. Потом врачеватель задвинул засов и вернулся к подопечному. Склонившись над парнем, он заметил:

— Так ты все слышал, — просто констатация факта, без эмоций. — Может, оно и к лучшему.

Спросить, почему, Щен не успел. Эрн что-то сделал и он уснул. А, возможно, просто устал сражаться с болью и упал в обморок.

Проснувшись, Щен уже чувствовал себя лучше. Во всяком случае, мог худо-бедно двигаться. В комнатах врачевателя сложно было определить время суток — единственное окно всегда занавешено тяжелым гобеленом. Но Эрн уже встал, а значит, время позднее, так как целитель не был ранней пташкой.