Мамай аж взвизгнул от вскипевшей ярости, огрел ни в чем неповинного коня камчой.

– Кто со мной, в Солхат? Кутлуг-Буга укроет нас. – Не оборачиваясь, поскакал назад. За ним последовали не все, десятка два всадников остались стоять перед закрытыми воротами.

Пришлось проезжать по знакомой долине, полюбившейся Туган-Шоне с первого взгляда, но он не завернул в свой пустой дом. Сарнайцэцэг и Гюль-ханум приготовили бы ему баню, староста Деметриос пришел бы с поклоном и долго бы ждал господина, готовый дать подробный отчет о делах хозяйства. Туган-Шона лишь задержался на миг у въезда в селение, подозвал Кешига.

– Скачи домой. – Кешиг жил с семьей неподалеку от его дома. – Ты достаточно повоевал, приглядывай за хозяйством.

– Господин, я не брошу тебя, – в голосе кията прозвучала сталь.

– Лишаю тебя присяги. Друг, подели деньги со вдовой Очирбата и жди меня, может, всё и обойдется. Береги здешних людей, ты мне важнее тут.

– Хорошо, – в глазах Кешига сверкнули гневные искорки, – я понял. Не переживай, дом и хлеб для тебя всегда тут найдутся.

Принял мешочек с серебром, поднял руку в степном приветствии, отдавая честь своему эмиру, резко отвернул морду коня и поскакал прочь.

Туган-Шона бросился догонять маленький отряд. Через час он нашел всадников отдыхающими под знакомым скальным навесом.

– Прости, Кичиг-бек, я отправил своего человека проведать хозяйство.

– Хорошо, ты должен заботиться о своих людях, как я вот пытаюсь заботиться о своих.

Мамай поднял руку, показал на кучку всадников, развалившихся вокруг него, и рассмеялся уже от души.

– Похоже, Туган-бек, и я должен лишить тебя присяги.

– Не выйдет, я не простой воин – эмир, и клятве не изменяю.

– Зря, я бы воспользовался случаем. Но ты, как твой клинок, из звездной стали, – крепкий и верный, и я тебе благодарен, Туган.

Мамай встал с земли, воины тут же вскочили, готовые выслушать приказание.

– Здесь остались верные. Слушайте. Всю жизнь я старался собрать в кулак то, что растащили по кускам злобные, алчные, непостоянные. Мы еще повоюем, я не забуду вашей преданности. А если не судьба… Что тогда?

Он смотрел прямо в их лица, казалось, прожигая каждого своим пытливым взглядом.

– Тохтамыш вынужден будет воевать с Тимурленгом Самаркандским, им не усидеть на одной земле, – сказал Туган-Шона.

– Слушайте его, воины, из встреченных в этой жизни я не нашел более опытного игрока в шахматы.

Мамай вскочил на коня и, заливаясь утробным смехом, поскакал к перевалу. Туган-Шона не сразу догнал его. На самой вышине Мамай остановился, разглядывая высокие стены крепости.

– Знаешь, – обратился он к Туган-Шоне, – здешние жители должны меня ненавидеть. Я повелел втрое увеличить подушный налог, чтобы возвести эти прекрасные стены, да еще каждый отработал трехсотдневную повинность на строительстве.

– Кутлуг-Буга примет нас хорошо, он ваш верный союзник, – поспешил успокоить его Туган-Шона.

Они принялись спускаться с горы и через три часа подъехали к городу. Но Кутлуг-Буга не открыл ворота: он рассчитывал сохранить пост даруги Солхата при новом хане.

На следующий день, на закате, когда небольшая группа оставшихся медленно ехала по дороге, направляясь к прибрежному селению, из купы зеленых тополей выехал всадник в черных кожаных доспехах. Мамай остановил коня. По тайной команде из травы выросли черные лучники. Сзади из засады выступил хорошо вооруженный отряд.

– Им нужна моя печень, – сказал Мамай.

Он пустил коня шагом навстречу человеку в черных доспехах. Спешился перед ним, снял с перевязи саблю и отбросил в сторону, как ненужную деревяшку. Повернулся к отряду, поймал напряженный взгляд Туган-Шоны и вдруг сказал одно слово, о котором они как-то долго говорили в далекое мирное время.

– Прости, – сказал мятежный бекляри-бек по-русски и радостно ухмыльнулся, словно оценил свою самую удачную шутку; качнул головой, вроде хотел что-то добавить, но смолчал и решительно шагнул навстречу поджидающим.

Черные окружили бека, отвели в приготовленное место в кустах. Там, у холодного потока, лизавшего окатанные валуны, маленького воина положили на расстеленный войлок, лицом вниз. Их командир сел на спину Мамая, накинул ему на шею петлю из прочного конского волоса и затянул ее одним рывком. Он тянул конец на себя, словно старался сдержать бешеный галоп резвого скакуна, и покорил его, держа аркан, – тянул, пока не закончились конвульсии и ноги не выпрямились, застыв в вечном покое. Повернул теплое еще тело на спину, всмотрелся в страшно выпученные, налитые кровью глаза. Потом приложил грубые пальцы воина к наливающейся трупной синевой шее и, не услышав биения сердца, снял петлю с умерщвленного. Мамаю была дарована почетная смерть без пролития крови.