– Лени выдержала, – сказал Кельм.

– У неё не выдержало тело. И психика.

– Поэтому её убили.

– Она физически гораздо слабее тебя. Неверно рассчитали дозы воздействия. С тобой будут действовать осторожнее. Такие проколы в атрайде редко допускают.

– То есть её убили, потому что дальше добиваться было бесполезно? Её уже нельзя было восстановить?

– Ты правильно уловил суть, – сказал Гелан, как показалось ему, с лёгкой насмешкой. Кельм почувствовал внутри нарастающую ярость. Даже сквозь приглушённое, под наркотиком, состояние. Это была бессильная ярость – худшее и страшнейшее из чувств.

– Я буду ждать, пока убьют меня, – прошептал он.

– Тебя не убьют. Тебя будут восстанавливать – и снова резать. Мальчик, это может длиться годы. Ты это понимаешь? Нам ведь некуда торопиться.

Кельм молчал.

– Лучше согласиться на сотрудничество сейчас, чем тогда, когда в итоге ты превратишься в развалину. Ты молодой, тебе ещё жить и жить…

Кельм посмотрел на дарайца. Молодой? Он вдруг понял, что последние время ощущает себя глубоким стариком. Даже если он каким-то чудом выйдет отсюда – ему останется только доживать.

Хотя бы потому, что не живут после такого.

Беседы с ним продолжались. Кельм по-прежнему не мог вставать, не мог даже двигаться, но отсюда его больше не уводили. Впрочем, давали иногда поспать – хотя и редко. Ухаживали, даже переодевали в свежее. Психологам, очевидно, не хотелось работать с воняющей развалиной. Кельму это было всё равно – лишь бы поменьше трогали. Ему больше не вводили наркотиков. И хотя боль была не такой острой, как вначале, она терзала постоянно. Потревоженные, воспалённые нервы не давали покоя. Временами допрашивающие усиливали боль, доводили её почти до предела, расковыривая раны, касаясь обнажённых нервов. Но это делали редко. Кельм не мог бы вспомнить, кто, когда и о чём говорил с ним. Часто он приходил в отчаяние. Но чем дальше, тем больше проникался полным безразличием к тому, что с ним происходит, боялся только новой боли.

С ним работала и Вилна. Она была не лучше и не хуже других. Но Кельм ненавидел её больше. В её присутствии не хотелось спать. Он привык на Тверди относиться к женщинам бережно – на Тверди они обычно слабее мужчин. Но Вилну он убил бы сразу, при первой возможности. Её даже не просто убить хотелось, а сделать сначала что-нибудь такое… он не знал точно, что. Но она слишком сильно унизила его. Такое невозможно было простить.

Тем более что она, казалось, точно чувствовала его состояние и говорила именно на эти темы, стараясь растравить ещё сильнее.

– Тебе не нравилось со мной трахаться? Мне кажется, ты меня ненавидишь.

– Правильно кажется.

– Но за что? – голубые глаза Вилны удивлённо распахивались. – Мне казалось, у тебя были такие оргазмы… ты был удовлетворён, разве не так? Ты проявил себя как мужчина. Кельм, ты должен гордиться – у тебя такая потенция. Женщина тебя хвалит!

Кельм отводил глаза. Всё, что он мог сказать на это, прозвучало бы глупо.

Лишь однажды он посмотрел на неё и сказал:

– Я не животное.

– А мы, по-твоему, животные? – поинтересовалась Вилна.

– Вы хуже, – воспоминания нахлынули на него, и он замолчал, сжав зубы. Что тут говорить? Тут стрелять надо.

– Вы… как гнуски, – наконец выговорил он.

– У гнусков, кстати, нет секса в нашем понимании. Партеногенез. Это искусственные существа. А если ты считаешь нас жестокими… Кель, мне это странно слышать от дейтрина! Мне жаль тебя. Жаль, что приходится применять к тебе такие меры. Но ведь в итоге это всё необходимо для твоего исцеления. Искалечили тебя в Дейтросе. Тебя же калечили всё детство… одни только телесные наказания чего стоят.

Кельма пороли в школе три раза за всю жизнь. И один раз влетело от отца. И только один из этих случаев – как раз в вирсене, когда на него наговорили, – он воспринимал как обиду и несправедливость. По правде говоря, эта проблема никогда особенно его не занимала, и всё это не казалось чем-то ужасным или даже заслуживающим внимания.

– Тебя с двенадцати лет заставляли воевать. Хорошо, пусть с четырнадцати. Но военное училище с двенадцати. У тебя сломана психика. Промывание мозгов. Жёсткая психическая обработка церкви и государства. Сейчас мы делаем то же самое, потому что нет другого выхода – иначе тебя не вылечить. Ты больной, несчастный человек, понимаешь? Ты даже не представляешь, что такое норма. Как можно быть счастливым. Вся твоя жизнь была беспросветным серым существованием с мелкими радостями мазохиста.

– Кого-кого? – не понял Кельм.

– Есть психосексуальное извращение – когда человек получает физическое наслаждение от собственных страданий и унижения. Другая сторона – садизм, получение удовольствия вплоть до оргазма от чужих страданий, – пояснила психолог.

Кельм подумал. Да, вроде он что-то слышал – никогда всерьёз не занимался психологией, в квенсене давали только самые основы. Насчёт удовольствия от чужих страданий – пожалуй, он мог припомнить пару таких знакомых.

– По-моему, мне никакие страдания никогда удовольствия не доставляли, – сказал он. Почему-то эта мысль была крайне унизительной. Вилна уловила это.