— Так почему бы мне не пообжиматься с галантным, учтивым и преданным мне человеком, раз уж я попала в эту непристойную компанию, если праведник Бишоп, который мог бы наставить меня на путь истинный, играет в шпионов?

— Ха, — ухмыльнулся Бишоп, — если это не очередная твоя уловка, то я готов признать, что ты права. Но Касавир… это другое дело.

— Хм. Ты знаешь что-то о паладинах, чего не знаю я? Просвети.

Бишоп махнул рукой.

— Я понял, ты, по своей привычке, пытаешься запутать меня, пользуясь тем, что у меня голова уже трещать начинает.

— По-моему, ты сам себя запутал. А вот у меня от твоих внезапных появлений до сих пор нервный тик. Ты зачем гобелен поджег? — Эйлин перешла на яростный шепот, — ты чуть все не испортил! Хорошо, что эта шайка Нашера так ничего и не поняла. Тебя следовало бы отодрать как следует!

Бишоп оживился.

— Я готов.

— В каком смысле? — спросила Эйлин, смутно подозревая, что на сегодня ее встречи со странными человеческими пристрастиями не закончились.

— А в прямом. Отдери меня как следует, — с вызовом в голосе ответил Бишоп. Он уже забыл о моральном падении Эйлин и готов был с ней поиграть. — Скажу тебе по секрету, — Бишоп доверительно наклонился к Эйлин и зашептал ей в самое ухо, — Я всегда об этом мечтал, но не мог встретить женщину, которая на это способна.

Эйлин внимательно посмотрела на Бишопа. Он улыбался и взирал на нее взглядом невинного младенца. И не поймешь, серьезно он говорит или придуривается. «Да черт с ним, голова опухнет вникать в его пьяный бред. Не на ту напал».

— Знаешь, Бишоп, — язвительно сказала она, — если я сейчас начну стегать тебя хлыстом, сюда вся таверна сбежится. Так что давай отложим телесные наказания. А сейчас я просто надеру тебе уши, оттаскаю за волосы, насую в табло и дам под дых. А потом ты, корчась и сдерживая стоны, поцелуешь мне ноги, и мы разойдемся.

Бишоп пьяно рассмеялся:

— Ты это можешь, я знаю! Ей-богу, ты мне нравишься! Паладин и не представляет, какое «сокровище» недавно обнимал.

Эйлин вздрогнула, представив Касавира, целующим ей ноги.

— Ладно, Бишоп, о моем недостойном поведении и твоих тайных мечтах мы уже поговорили. А теперь, если ты не против, я помогу тебе встать и пойду баиньки. Ты же не собираешься спать на полу?

— О-о, капитан хочет обо мне позаботиться. Грех от такого отказываться. Штаны, так уж и быть, можешь не снимать, а сапоги, пожалуй, сними.

— Обойдешься, — хмуро ответила Эйлин.

Она помогла Бишопу дотащиться до кровати и вздохнула с облегчением, не без оснований надеясь, что назавтра у него отшибет память. Затем подошла к двери и, убедившись, что в коридоре тихо, осторожно вышла.

И какая только чертовщина не приснится человеку, заснувшему на исходе ночи после вечеринки. Сначала Эйлин явилась Элани, косящая своим серпом траву в холе замка и скармливающая ее довольному Касавиру. Потом в зеленом тумане нарисовалось лицо Сэнда с нездорово блестящими глазами, который говорил ей что-то и называл ее дитя. Когда туман рассеялся, оказалось, что он сидит верхом на голом сэре Нивале, стоящем на четвереньках. Сэр Грейсон сначала прыгал, как большая кошка, а потом и вправду превратился в леопарда и, хищно оскалившись, потребовал, чтобы все пошли в сад. Потом Бишоп пролетел на крыльях своего плаща, с бутылкой крепленого в одной и хлыстом в другой руке. И вот, наконец, боги смилостивились над ней (не иначе, Съюн нашептала) и послали ей сон, о котором она мечтала. Касавир, все-таки сменявший свой доспех на набедренную повязку Ниваля, поливал себя божественным вином. По его идеальному, пахнущему корицей и еще чем-то возбуждающим телу, текли сладкие пузырящиеся струи. У Эйлин возникла мысль, что дать пропасть такому дорогому напитку — просто преступление. К тому же, у нее был жуткий сушняк. И вот, когда она уже была готова припасть губами к кубикам на любимом торсе, в надежде испить хоть каплю бесценной влаги, послышались какие-то посторонние звуки. Кубики Касавира растворились вместе с его набедренной повязкой и, что еще больше огорчило Эйлин, с бесценной влагой. И оказалось, что она лежит, уткнувшись лицом в абсолютно не пахнущую ничем возбуждающим подушку, и никакой влаги не ощущает. Скорее, наоборот, кроме песка во рту, не ощущает ничего.

Когда сознание полностью вернулось к Эйлин, она поняла, что звуки доносятся из соседней комнаты. «Вроде, это комната Гробнара, — подумала она, — и, по-моему, это его голос, и звуки лютни. Это говорит о том, что он жив и, может быть, цел. Ну, мы сейчас это исправим». Она встала. К счастью, голова ее была практически здорова. «Да уж, это тебе не пойло Дункана». Заботливый дядюшка с вечера поставил ей графинчик с любимой лимонно-медовой водой. Вот что спасет ее. Она посмотрела в окно. С рассвета прошло не больше двух часов. Господи, за что?!

Утолив жажду, Эйлин вышла из комнаты. Кажется, этот любитель поиграть на лютне и чужих нервах больше никого не разбудил. Она зашла в комнату Гробнара без стука. И пожалела об этом. Ибо зрелище обнаженного скального гнома, расхаживающего по комнате и наигрывающего на лютне, вряд ли способно было в полной мере компенсировать безвозвратно потерянный сон о Касавире в набедренной повязке. Когда ей, наконец, удалось привлечь к себе внимание Гробнара, тот подскочил от неожиданности и прикрылся лютней.

— Эйлин? Прости, то есть… это же моя комната. Ну, тогда я прощаю тебя. Я чем-то могу быть тебе полезен?

— Ты мне уже и так столько пользы принес, что дальше некуда! — свирепо ответила она.

— Тогда, может быть, ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о чем-нибудь? Спрашивай. А, может быть, ты хочешь, чтобы я разгадал какую-нибудь загадку? А, может, у тебя появились какие-нибудь мысли и ты хочешь ими поделиться? Я буду рад помочь тебе. Особенно, если ты позволишь мне одеться.

Пока Гробнар, не выпуская из рук инструмента и прыгая на одной ноге, натягивал штаны, Эйлин ясно представляла себе, как она берет лютню из рук этого престарелого амура и разбивает об его голову. «Так, дышать. Дышать спокойно. Раз, два, три…»