Прибор этот ставили рядом с собой ночью в секрете. Щелкнуло — вот и смотри: справа или слева от тебя кто-то задел за шпагат. Может, нарушитель? Не знаю, как насчет пользы, но неприятностей этот прибор доставлял немало. Зайцы, лисы не догадывались, что им не надо натыкаться на это хитрое устройство. А развелось их на участке заставы великое множество.

Не ведаю, как сейчас, а у нас в то время закон был строжайший: если окрик «Стой!» и предупредительный выстрел не действовали и задержать нарушителя ты не можешь, открывай огонь, но только так, чтобы пули не летели на сопредельную сторону. Иначе — погранинцидент. Сами понимаете, по всей территории Западной Украины стреляных пуль было предостаточно. Так что почва для провокаций была более чем подходящая.

Но в общем обстановка на заставе в последние месяцы 1940 и в начале 1941 года была спокойной. По крайней мере, так казалось мне с моей «рядовой» точки зрения. Ведь я был просто «товарищ пограничник».

Повезло нам с напарником по наряду в одну из ночей в первых числах апреля. Задержали мы таки одного нарушителя. Вышел он на нас, я его пропустил, напарник взял на штык, как у нас говорилось, то есть окликнул вполголоса из-за куста в двух метрах от себя. Нарушитель отпрянул, как-то неуклюже попытался повернуться, но мой штык легонько коснулся его спины. А дальше — дальше все по науке, как учили. Его руки непослушно, по-ватному потянулись вверх… Неинтересное было задержание.

Остался в памяти и день 12 апреля. Не было бы того, что произошло в этот день, кто знает, были бы у меня еще 12 апреля… Эта дата вспомнится мне ровно через двадцать лет. 12 апреля 1941 года из штаба отряда на заставу пришло распоряжение откомандировать трех человек, в том числе и меня, в школу младшего комсостава.

В напряженном ритме прошел май, начался июнь — жаркий, настоящий летний. Занятия нравились, но тем не менее каждый из нас с нетерпением ждал воскресных дней, когда можно получить увольнительную в город. Ждали мы и воскресенья 22 июня, а я особенно. Родители посылочку прислали, да и фотографии в местном ателье надо было получить, отцу с матерью свой курсантский пограничный облик отправить…

22 июня. День летнего солнцестояния, как говорят астрономы. Не знаю, остановилось ли солнце в этот день. По-моему, оно должно было бы, вздрогнув, остановиться. Остановиться от ужаса…

В четыре утра курсантов словно вихрем смели с коек раздавшиеся неподалеку сильные взрывы. Не ожидая команды, выскочили на улицу. Дневальный, невозмутимо стоявший на обычном месте, ничего, кроме умозаключений: «Да это на аэродроме, там вот, рядом, учебное бомбометание было. Странно только — с санитарных самолетов бомбили», — сообщить не мог.

Кто-то спросил:

— Почему ты думаешь, что с санитарных?

— Как почему? Кресты были на крыльях.

Один из курсантов, весьма уважаемый в нашем взводе за политехническую эрудицию, несколько побледнев и почему-то начав слегка заикаться, тихо произнес:

— Ребята, если кресты на крыльях — это немецкие самолеты…

— Немецкие? Да ты что — свихнулся? С Германией у нас договор о дружбе! А еще пятерка по политзанятиям!

Началась война. Великая Отечественная. Через несколько часов застывшему в тревоге строю курсантов начальник школы объявил о вероломном нападении Германии на Советский Союз.

В последних числах июня город оказался почти в кольце. Через сутки приказ: «Любыми силами вырваться из кольца. В бой стараться не вступать!» Приказ строжайше требовал вывода из города пограничного училища по направлению к Киеву.

Городенки… Гусятин… Дунаевцы… Бар… Жмеринка… Винница… Белая Церковь… Васильков… Киев… Сейчас это просто перечисление населенных пунктов. А тогда? Изнурительное отступление, бомбежки, обстрелы с самолетов. Пожары, дым, гарь, трупы людей, лошадей, сгоревшие танки, автомашины… Восемнадцать суток отступления. И строжайший приказ: «В бой не вступать! Весь личный состав вывести под Киев, в Бровары». Кругом шли тяжелейшие бои. Каждый километр — да что километр — каждый метр земли, каждую пядь не сдавали без боя.

Киев… Прилуки… Ромны… Богодухов… Харьков. О службе, о работе пограничников вместе с контрразведчиками в это время прекрасно рассказано в книге В. О. Богомолова «В августе сорок четвертого». То же было и в сорок первом — лучше не расскажешь. И наша работа была такой же. Я — командир отделения, затем — помкомвзвода, потом — замполитрука.

Купянск, Валуйки, Ефремов, Елец, Мценск… Так прошел год. Первый год войны. В июле 1942 года я был отозван особым отделом Брянского фронта. Опять поворот на жизненной дороге. Вот уж не думалось, не мечталось, что придется стать контрразведчиком. И не только контрразведчиком. А еще и попасть в казачий кавалерийский корпус. Кубанский полк 11-й имени Морозова дивизии…

Имени Морозова… Был такой легендарный начдив в Первой Конной, у Буденного. И 11-я дивизия тоже была. Бои тяжелые, кровопролитные. Рейды по немецким тылам, ночные марши по 60–70 километров, не слезая с седла. В январе 1943-го в тылу у немцев наш полк вместе с соседними взял город Валуйки, что теперь в Белгородской области, а тогда был в Курской. Нашла меня в этом бою пуля из немецкого танка. Тяжелое было ранение, в шею. Но молодость есть молодость. Жить хотелось. Месяц в госпитале — и догнал я свой полк под Харьковом. Дальше везло. Коней подо мной убивало, кубанку на голове осколками рвало — все было. А я словно заколдованный.