Конструктор должен очень хорошо понять идею, заложенную проектантом в тот или иной отсек, прибор, узел, знать до самых мельчайших подробностей, как все это сделать. Но вот и понимаешь и знаешь, а все равно не надеешься, что все пойдет гладко и легко. Будут противоречия, будут и горячие споры. И обязательно выяснится, что, к примеру, для какого-нибудь прибора нужен больший объем или для какого-нибудь узла нужен совсем не тот материал… Спорить не возбраняется, в спорах рождается истина. И она обязательно должна родиться.

В конструкторском отделе Григория Григорьевича Голдырева народ опытный. За прошедшие годы научились понимать, что такое космические аппараты. И первый спутник разрабатывали, и «Луны», но корабль — впервые. А у каждой новой конструкции свои особенности. Когда что-то создается и тебе не говорят: «Так никто не делает, не мудри, делай, как люди!» — можно дать волю фантазии.

Но не забывает конструктор, что за ним производство, завод! Он-то нафантазировал, а у производственников ведь есть пределы. На заводе не волшебники, многое они сделать могут, но чего-то и не могут.

Рабочий обрабатывает на фрезерном станке сложную деталь — узел приборной рамы. Деталька небольшая — стружки вокруг куда больше. Рядом — начальник цеха.

— Товарищ ведущий, посмотрите, что делают ваши конструктора! Восемьдесят процентов — в стружку! Пять дней грызем этот узелок. Тут и токарная работа, и фрезерная, и сверловка — чего только не придумали! Да разве это конструкция? Директор завода Роман Анисимович сегодня на оперативке с нас столько же стружки снял, сколько ее вон под ногами. А что мы можем сделать?

Про себя тоже возмутишься таким узелком, но если сядешь рядом с конструктором, разберешься, послушаешь его доводы, то увидишь, что завязан он не от легкости в мыслях. Ведь было рассмотрено несколько вариантов и выбран, и обоснованно выбран, именно тот, который необходим…

Трудно привести примеры, рассказать о каком-то наиболее характерном узле конструкции. Таких узлов было много. Взять хотя бы восьмисотпятидесятиконтактный штепсельный разъем на кабель-мачте, соединяющей приборный отсек со спускаемым аппаратом. Приборный отсек перед посадкой должен отделиться от спускаемого аппарата еще на орбите — он сослужил свою службу. Дальше спускаемый аппарат летит самостоятельно. Но на орбите корабль — одно целое и конструктивно и функционально. Обе его части связаны между собой электрическими цепями. Эта связь и осуществлялась через кабель-мачту по 850 проводам. Нужно было провести все эти провода через толстую теплозащищенную герметичную стенку спускаемого аппарата к приборному отсеку. И не просто провести, а сделать еще и так, чтобы по команде практически мгновенно произошло разъединение всех этих проводов. Нужен был разъемный узел.

И разработали такой узелок. Представьте себе круглую тарелку диаметром почти полметра, состоящую из нескольких слоев металла и специального теплозащитного материала. На этой тарелке разместилось 850 электрических контактов, разместилось так, что она и герметична, и жаропрочна, и выдерживает перегрузки, — и умеет отбрасываться от спускаемого аппарата…

После выпуска чертежей работы конструктора не заканчивается. Из цехов сыплются вопросы. Разрешать их надо сразу, на месте. Конструктор полдня проводит в цехах завода, а на кульмане его ждет начатый чертеж следующего узла.

Но вот узел изготовлен, его надо испытать, скажем, на прочность. И если он чуть-чуть, самую малость, не выдержит, поддастся нагрузке (правда, нагрузке с запасом), значит, надо все переделывать. Однако это еще полбеды. Своя вина — перед собой ответ держать. И на заводе ее принимают как свою, посмеиваются, но понимают, что так оставить нельзя, переделывать надо.

А бывает хуже. Вот приборная рама — сложное ажурное переплетение труб, скрепленных пресловутыми узлами, с которых и за которые снималась стружка, — готова. Осталось сделать последние подчистки, окрасить, и можно передавать в цех сборки. И вот тут-то…

— Зайдите срочно ко мне! — в телефоне голос Григория Григорьевича.

— Григорий Григорьевич, здравствуйте, — спокойно и радостно приветствует явившийся на зов конструктор.

— Здорово, здорово. Как дела с приборной рамой 2200–0? — прикладывая к уху ладонь, спрашивает у конструктора начальник отдела (он чуть недослышит).

— Был утром в цехе. Готова. Сегодня в малярку передают. Не рама, а картиночка! Два метра диаметром, а поднимешь за край, вроде и не весит ничего…

— Это все хорошо. Но вот, — Григорий Григорьевич многозначительно стучит остро отточенным карандашом по лежащему на столе документу, напечатанному на бланке с двумя орденами и каким-нибудь прозаическим наименованием организации рядом с ними; к документу подколот канцелярской скрепкой чертеж-синька (кстати, почему синька, уже лет двадцать — тридцать, как светокопии стали коричневато-фиолетового цвета, а их по-прежнему называют синькой?), — уважаемые смежники, — в адрес смежников следует несколько ядовитых слов, — подарочек нам прислали. Изменили размерчики. И начальство решило, — Григорий Григорьевич показывает на косую резолюцию красным карандашом, — изменение принять. Давай думай, Виктор Иванович, что сделать можно.

Проходит примерно час.

— Григорий Григорьевич, — конструктор старается казаться спокойным, хотя это удается ему с трудом. — Ну что ж, все можно! Даже с золотым ободочком! Только раму всю, простите, коту под хвост! Вы-ки-нуть. Всего лишь.

— Ну, выкинуть дело нехитрое. А ты у нас для того и конструктор первой категории — первой! — чтоб решение найти!

— Да смотрел я! Не лезут новые габариты. Все соседние приборы двигать надо.

— Значит, мало подумал. Подумай еще, а завтра утром заходи опять — что-нибудь вместе придумаем, если сам не осилишь.