В это время из загустелой, как кулага, темени донесся сначала отдаленный и поэтому приглушенный, затем зычный, достаточно сильный свист. В нем было что-то дьявольское и роковое то ли от пронзительных, бросающих в дрожь высоких переливов, то ли от частого металлического гуда, переходящего в плач. Точь-в-точь так свистит хозяин ночного леса — филин, когда он собирается выходить из дупла на свою непременную ночную охоту.

Чадящий факел вздрогнул, рассыпая голубые и красные искры, и застыл в вытянутой руке Мосла, который знал, что этот страшный свист не предвещает ничего доброго ни ему, ни другим повстанцам. Мосол помнил случай со своими друзьями — братьями Колесовыми. В одном из улусов они собрались принародно убить на площади активиста, плененного повстанцами. И когда над ним были занесены сабли, из темных приречных кустов точно так же взметнулся пугающий голос филина, и к Колесовым на взмыленных конях угрожающе подлетел помощник Турки Чыс айна с верным своим телохранителем Аднаком.

Говорили, что Турка, гордый потомок киргизских князей из рода пюрют, с детства ничего не боялся на всем белом свете. Он не был баем, но богатеи, напомнив ему об его знатном происхождении, хитро подтолкнули Турку на первые раздоры с советской властью. Другой не стал бы вслух смеяться над колхозами и злить простых людей, а Турка нарочно, потому что он по природе своей сильный и смелый человек. И сущим пустяком для него было пролить кровь или до смерти замучить кого-то.

— Я самый храбрый, — с удовольствием говорил о себе воинственный Турка.

Но в отряде трудно что-нибудь скрыть, — в отряде все понимали: атаман только хвастает, есть и на Турку князь, это — Чыс айна, он-то и кричит филином, когда хочет срочно вмешаться в какие-то важные дела.

И никто тогда не спас от гибели безумно отчаянных парней братьев Колесовых. Чыс айна совсем несердито дважды сказал им сквозь плотно сжатые белые зубы:

— Убивать, нет, не надо!

Конечно, он был храбрый и решительный человек, он что-то знал сверх того, что было известно прочим повстанцам, и Турка неизменно соглашался с ним. И когда Чыс айна снова повторил свой приказ, только более строго, прозвучали два коротких выстрела, покончившие с погорячившимися Колесовыми.

Стрелял Аднак, маленький щуплый, как печеная картошка, человек с необычным для хакаса длинным носом и поеденными трахомой, красными, как брови у косача, веками, между которыми тускло светились всегда настороженные кошачьи глаза. До этого Аднак спокойно стоял в стороне от повстанцев и скучающе глядел поверх деревьев. А когда Колесовы, сраженные намертво, один за другим неловко осели на землю, Аднак так же спокойно принялся скручивать цигарку. Что и говорить, стрелял он на удивление метко, пулей сбивал на лету дрозда и синицу, с первого же выстрела доставал в поднебесье беспечного коршуна. Аднак точно стрелял на внезапный крик, на шорох, на слабый треск обломанной ветки.

Мосол напрягся всем телом и выжидательно замер. Турка с мрачным видом опустил к ноге маузер и тоже ждал, что скажет ему Чыс айна.

— Это я, Чыс айна, — сухо произнес рослый всадник, на рыси подъезжая к амбарам. Его гнедой конь тяжело поводил мокрыми боками.

— Ты запалил бегунца. Зачем так спешил? — суетливо огляделся Турка. Всего в нескольких шагах от себя он увидел в седле сутулую хрупкую фигуру Аднака.

— Выпусти людей, князь, — со сдержанной угрозой проговорил Чыс айна.

В пляшущем призрачном свете догоравшего факела повстанцы увидели яростное, перекошенное лицо своевольного Турки. Он не всегда выдерживал суровый и независимый тон, которым с ним говорил помощник. Но за широкой спиной у атамана был дьявол Аднак — поневоле приходилось учитывать это, и Турка, подавляя клокотавшую в сердце злобу, проговорил:

— Я велел сжечь большевиков вместе с семьями!

— Не делай того, о чем будешь сожалеть. Где твоя жена Татьяна с детьми?

— Зачем спрашиваешь, Чыс айна? Ведь ты же знаешь, что они в тайге.

— А наши жены и дети живут в улусах. Понял, князь, что будет с ними, когда ты сожжешь семьи большевиков? И потом, простит ли тебе отряд твой поступок? — медленно, не разжимая зубов, сказал Чыс айна.

Аднак деловито клацнул затвором. Во взгляде Турки на миг мелькнуло смятение. И, не дожидаясь последнего слова атамана, Мосол отбросил далеко в крапиву чадящий факел. Тени снова шарахнулись, и враз все стемнело. И в наступившей черноте ночи послышался расколовшийся от досады голос Турки:

— Открыть амбары!

Он сердито ударил плетью тонконогого поджарого коня и, не оглядываясь, поскакал вдоль по пыльной улице. Повстанцы, понукая и шпоря своих скакунов, гуськом потянулись за ним мимо темных окон в степь, к маячившим впереди курганам.

А где-то неподалеку в бурьяне, почта сразу же за кошарами, хлобыстнул одиночный выстрел. Стрелял кто-то из дружинников. Это был сигнал к общей атаке.

Не принимая боя, повстанцы молчаливой, трусливой ватагой откатились в глухую ночь. Их путь лежал к подтаежному, в несколько домов, улусу Кутень-Булук, который был одной из секретных баз летучего отряда Турки.