Проститутка – наиболее униженный человек в мире. Проститутка – героиня, главная героиня, человек, на котором построена любовная история романа; она разрушила весь окружающий ее мир.

Катюша Маслова привлекательна. Но в первых набросках вещи Толстой хотел показать проститутку с провалившимся носом. Он на это не решился. Это невозможно. Кстати сказать, голубизна белка и дает глаз, похожий на цвет черной смородины, и то, что глаз косил, – эти детали образа были задуманы уже сразу. Это черты, необходимые для узнавания красивого, трогательного и точного.

Образ, лежащий в основе произведения, многозначен и противоречив, как образ Ахилла, который плачет, когда его обидели; играет на лире, издевается над трупом врага, потом принимает отца врага, угощает его ужином и плачет вместе с ним, – вот такой стереоскопичный, выпуклый герой больше годится для эпического произведения, чем герой силуэтный.

Тут я говорю в пределах одной, правда широкой, конвенции.

Для Буало плач после первой обиды Ахилла – частность только извинительная, о других противоречиях он и не упоминает.

Противоречивость встречается и в русском эпосе, но не в русской сказке.

Противоречивы, и это противоречие лежит в основе композиции, герои Толстого, Достоевского, Горького, но редко у Гоголя.

Гоголь выделяет противоречие авторским голосом.

Противоречив человек.

Но человеком оказывается Акакий Акакиевич только в бреду и став призраком.

Не думаю я, что сделал сам открытия в теории поэтического языка.

То, что было сделано, сформулировано Львом Якубинским и Юрием Тыняновым.

Я только в начале работы заметил, что не каждый перенос значения слова – троп, и это происходит не потому, что «образ снашивается». Попытался я показать, что есть словоупотребления, которые кажутся образами – метафорами; на самом деле они появились из практической потребности и никогда не стояли в ряду явлений поэтических функций.

С другой стороны, можно заметить, что непоэтические употребления могут стать поэтичными: вообще отношение поэтического языка зависит от установки говорящего; конечно, эта установка должна быть выражена в форме, понятной для читателя.

Поэтичным может стать самое обыкновенное техническое выражение, будучи обновленным. Например, на старых вагонах писали: «40 человек, 8 лошадей», те вагоны были двуосные, небольшие, в них можно было поставить или 8 лошадей, или сделать двойные нары и перевезти 40 человек.

Маяковский в поэме «Война и мир» пишет: «В гниющем поезде на 40 человек только 4 ноги». В понятие «человек» входит человек полноценный, нераздробленный, конечно двуногий. Человек без ног – человек в другом качестве, причем безногий человек – тоже определение, а не поэтический троп. Но вагон, в котором на 40 человек только 4 ноги, сталкивает понятия: человек как предмет подсчета и человек как определенная целостность.

Помещенное в описании войны выражение становится поэтичным.

Метонимия – это и выделение части для обозначения целого. При обычном счете метонимия технический прием: когда говорят о стаде в двести голов, то само собой разумеется, что без голов животных не бывает. Но это не только техническое упрощение, но и сознание некоторой приблизительной равноценности отдельных животных в отобранном стаде.

Метонимия в искусстве имеет другое назначение. Это конвенция, к употреблению которой мы так привыкли, что употребляем ее, почти не замечая. Одна редкая, причем смещенная, черта не только заменяет целое, но и изменяет характер ощущения целого и обновляет способы введения целого в круг внимания.

XV строфа седьмой главы «Евгения Онегина» начинается так:

Построение этого двухстрочия отрывистое. В нем три фразы по два слова; фраза в три слова резко перерезана переносом.

Дальше идет замедленная фраза:

Татьяна идет погруженная в мечты и как бы случайно выделяет черты окружающего. Она рассеянно внимательна. Огонь отмечен, как свет среди сумерек тумана.