«Пожатие руки» невольно связывалось с движением хозяйки, сидящей за самоваром.

В целом виде построение дерзко.

«Троп» здесь не скрытый. «Поставленный самовар», он же «самовар кипящий», а также «кран» в устном фольклоре имел разнообразно-нескромное значение.

Приведу пример из архангельских загадок:

Горы и долы – это бока старого тульского, дважды расширяющегося самовара.

Солодить – значит по Далю «...сластить легким брожением» [111] .

Или:

В. Вересаев – своеобразный литературный нигилист. С такими мне приходится встречаться. Он сам знает, что говорит ересь, но хочет, чтобы и Пушкин был еретиком, его (вересаевского) толка, чтобы он был против того, что Вересаев считает вычурностями и кривляниями».

Он понимает, что замах очень широк. Выражение «вся восточная поэзия» включает в себя и Иран, и Индию, и Китай, и Библию, и поэзию романтиков. Свидетель, привлеченный к делу, говорит неточно, вероятно потому, что он делает заметки для себя; он не текстолог Пушкина.

Случайных попутчиков брать не надо. Замечания Р. Якобсона о пушкинской поэтике значительны, но они не вскрывают основной структуры пушкинской поэзии: «Пророк» весь составлен из тропов.

Так же построено описание наводнения в «Медном всаднике».

Пушкин пользовался переходящими тропами, переключающими смысл, как бы противоречивыми:

«Смутное похмелье» разочарования не снято понятием о «старом вине», но им иначе оценено.

В поэзии Маяковский, Хлебников, Пастернак, Цветаева – все поэты не восточные – часто строили стих на сюжете развернутого образа.

Все это заставляет относиться к вопросу серьезнее: не надо в предмете исследования видеть только то, что хочешь видеть.

Пушкинское настроение в «Графе Нулине» сложно. Я напоминаю о пародийном ряде, включенном в композицию повести. Пушкин дважды упоминает поэму Шекспира, второй раз в сцене у постели Натальи Павловны:

Имя царя Тарквиния упоминалось в повести и раньше – при проходе графа Нулина:

Сам Пушкин комментирует это так:

«В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал, что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию, быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Врут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те.

Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде.

Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть» [112] .

У Пушкина пересекаются в «повести» история и «соблазнительное происшествие».

Пушкин любил и образы и сравнения, но он презирал и пародировал тривиальность, внося в произведение новый смысл.

Структуры Пушкина сложны и многорядны.

Это лес; сам лес – структурная связь разнорастущих деревьев и грибов, которые могут расти именно в этом соответствии: лес, подлесок, трава, грибы – все это связано. Такие леса создает поэт и сам дает в них дорогу.

Всеволод Пудовкин говорил мне, что режиссер – это человек, прокладывающий тропинку, по которой надо идти, чтобы видеть прекрасное.

Пародия уже осуществлена, но поэт дает новое ее осмысление. Сперва нам кажется, что честь живущего с «приятной важностью» недалекого мужа Натальи Павловны спасена пощечиной, которую дала жена графу Нулину.

Но оказывается, что поэт совсем не защищает самодовольного супруга. История о неудачном покушении всем рассказана. Муж разгневан, но поэт продолжает:

Молодой любовник был взят по соседству.

Он смеется вместе с Натальей Павловной.

Повесть содержит в себе и тропы, и повторения сюжетных переключений.

Не надо отделять сюжетно-событийную структуру произведения от структуры языковой, они не совпадают, хотя и соотнесены.