Шрифт:
Старый роман жив в старых книгах, но попытки создать новый роман живы в немногих страницах новых книг.
Пафос Томаса Манна, пафос создателя новой мифологии нам понятен, потому что он потерял старую заинтересованность в сегодняшнем дне.
Сюжетное ослабление романа вдруг оказалось нуждающимся в подпорках, которые привязывают тело повествования к старой палке, воткнутой в землю.
Роман Манна то вырастает, то сникает; иногда его страницы становятся трудно переворачиваемы. Но путь, по которому пошел Манн, – путь человека, который несет с собой не вещи, а мысли и хочет не потерять масштаба прошлого.
Пытаюсь показать, что удвоение или утроение повествования, введение мифологической линии или расщепление героя – это только предварительный путь. Томас Манн – завершитель старого романа. Что будет дальше, мы не знаем, потому что всего труднее в сегодняшнем дне – его понять, его оценить, увидать в кажимости сущность, то есть, пройдя по знакомой улице, заново смонтировать свое видение, научиться выделять главное и поднять его в сюжет, то есть в познание предмета повествования.
История противоречиво присутствует в сегодняшнем дне.
То, что кажется неподвижным, течет.
Так ледники гор Средней Азии орошают наши хлопковые поля.
Надо учиться, управляя всей своей волей, пользоваться водой и илом запруженного Нила.
История и время
Умный роман Томаса Манна иронически построен по законам архитектуры методом несовпадающих повторений европейского романа. Если братья бросят Иосифа в пустой колодец, то в начале романа он при луне будет сидеть на краю пустого колодца, отец его Иаков будет бояться за сына: бояться, что или лев его растерзает, или дитя упадет в глубину.
Иосиф сидит на краю колодца, это предсказывает то, что братья его бросят в другой сухой колодец. Тот колодец осмыслен как смерть и воскресение, и так же осмыслено пребывание Иосифа в тюрьме.
Герои нового романа читали все европейские романы и живут, отрицая национальную вражду и пересматривая фрейдистское понимание жизни.
Томас Манн великий романист, но он колонизовал древнюю новеллу скептическими героями нашего времени, диалогами и авторскими комментариями.
Томас Манн смотрит в историю, как в глубокий колодец, на дне которого выкопан еще более глубокий колодец.
Есть среднеазиатская шутка, что для того, чтобы сделать минарет, нужно построить глубокий колодец и потом вывернуть его наизнанку.
В романе Томаса Манна история, вдавленная вовнутрь, становится колодцем с уступами.
Стиль романа ироничен. Архитектура романа как бы повторяет миф. Автор верит в миф, отрицая историю.
Верит он, может быть, только в Атлантиду.
Там все концы уходят в соленую воду.
Это тот же потоп – только топит не дождь, а океан; спасшиеся люди живут воспоминаниями.
В эпопее Манна построение библейского рассказа расширено, развернуто описаниями подробностей и диалогов и соотношениями других, так сказать, допотопных культур.
В культурных слоях, на которых стоят города и селения, обычна смена характера прослойки черепков. Черепки крепче новых сосудов, они почти плоски, почти не раздавливаются и не бьются, они характеризуют слой, помогая следить за сменой культур, не превращая последовательность в слитность.
Человечество движется, изменяет свою нравственность, вкладывает в старое новое. Не только прошлое учит нас. Мы сами переделываем прошлое, переосмысливая его, разно пользуясь наследством, пользуемся – отрицая.
Но в романе Томаса Манна иногда притча преобладает над историей.
Культурные слои в романе так соотнесены, что часто кажутся одновременными или вневременными. Отсчет же времени в романе в отдельных эпизодах передает теперешнее время: наш календарь и циферблат наших часов.
Время Библии движется условным счетом, семь – это много. Это шаг тогдашней жизни.
Бытовое время отсчитывалось скотоводом. Оно определялось сменами поколений людей и окотом скота.
Томас Манн, создавая из двадцати пяти глав книги Бытия роман в тысячи страниц, дает наше время, наши отсчеты его течения. Его «коротко» и «долго» иное, чем «коротко» и «долго» для скотовода. В романе Томаса Манна в сознании Иакова есть часы и минуты, которые существовали тогда только в другой культуре, – где осознавали их только астрономически.
Правда, спор о датах событий в определении их точности ироничен.
Мир книги Бытия знает овец и ослов.
Впоследствии узнают верблюдов и вставят упоминание о них в старые повести.
Дым тысячелетий проницаем, и время не только наращивало глубины колодца. Жизнь не катится, как шар, в котором нельзя различить верха и низа, она изменяется войнами и изобретениями.
Человечество углубляет опыт, двигаясь вперед; мифы изменяются так, как изменяется в своем смысле слово. Изобретения по спиральным кругам всходят вверх, не суживая спирали. Они только «как бы» повторяются, являясь новыми построениями.