— Боже…

— Да ты ж её не видел! У неё это все равно как «вот пришел Клинтон — пришлось из вежливости предложить ему кофе…»

— Это из Андерсена — ваше высочество, вы так невинны, что говорите совершенно ужасные вещи!

— Точно! В ней точно что-то высочественное…

— И тогда я сказала: «Всё, я больше не могу. Ты слышишь? Я признаюсь тебе, черт побери, в финансовой несостоятельности! Моих бабок едва хватает на меня и детей, или — на меня и тебя, ты это способен понять? Кто-то третий лишний, парень. Я думаю, что это — ты. Ты мне не по карману — ясно я выражаю свои мысли?» Ой что тут началось! Вот и делай людям добро… Другой бы радовался — бабе ничего не надо, никаких элементов, метров и прелестей райсуда — только Бога ради отвали, не нервируй моё голодное сознание! Ему бы с меня пылинки сдувать, верно? Но ведь говно ж идет другим путем! Вот вся я такая в пеленках и детских какашках, в хроническом понимаешь недоедании и недосыпании вся, и — чуть не с месяц — ко мне косяком все его друзья-товарищи до седьмого колена (сволота — скоко чаю у меня выжрали! и даже с песком!). Ты бросила бедного Толика на произвол судьбы, ты лишила его радостей отцовства, Толик голодает, ему негде спать, ему даже на «Беломор» не хватает! На ем лица нет, на Толике-хуёвике нашем дорогом! Отец твоего ребенка вынужден натурально плотью бренной расплачиваться за ночлег, вот на какую собачью жизнь ты его падла обрекла! А сама блядь недурно устроилась, не самозахват блядь, а дворец какой-то: четыре комнаты бля! с водой и электричеством бля!.. Я просто тащилась, ей-Богу — это же не бывает такого на земле, это же блин кино какое-то — и меня угораздило на главную роль! Это тебе не «Моя жизнь в искусстве» — это «Искусство в моей жизни»… Из этого дерьма выросло много всяких пахучих цветков. Основной темой его офигенного творчества стала тема моей глобальной меркантильности… Вот есть любовь к деньгам, да? А есть любовь к любви, да? Вот скажем мужик на последнее покупает мне… ну что бы он такое мне покупает?.. ну скажем пирожное такое-сякое покупает. Это что значит? Это значит — умный. Понимает: на голодный желудок любить конечно можно — но недолго, будь ты даже не знаю Клеопатра, а не то что бедная советская труженица искусства. Ему значит не наплевать — он к тебе с душой и с мозгами. А если тебе не плевать, что ему наплевать — тогда ты и есть меркантильная сволочь. А если тебе плевать, что ему плевать на то, что тебе плевать… Черт! Я потеряла мысль… О чем мы говорили-то?

— Я уже забыл…

— Вспомнила! Какая все-таки подлость, ну натуральное паскудство, что мы с тобой интеллигенция, прокладка блин непромокаемая под народными массами! И что мы не умеем вот просто для души, по дружбе, взять и потрахаться… Потому что нам смешно, правильно я говорю? Я вот даже не представляю тебя — и без штанов! Интеллигентный человек он что? Он же прямо так в штанах и рождается. Вот такой масюсенький — а уже в штанах и очках!

— Он был больше, чем дитя — дитя в квадрате он был! Не ведал не только чего творит, но и чего говорит… Мне его братец канючит — ну Лялька, обидеть Павлика — это ж все равно что ребенка ударить! А я что? Да все я понимаю, но не уговаривай — не могу я с ребятенком! Прямо извращение ведь какое-то! А я девушка простая, сверху не люблю… Я ж хочу быть слабой и хрупкой, чтобы меня имели — и плакали, плакали от жалости… Понимаешь?

— Понимаю.

— Да это я не тебе.

— Он все равно не услышит. А я — понимаю!

— Сначала я говорю, что совершенно не употребляю. Потом говорю, что иногда, в хорошей компании… Потом я пью одну за одной и не пьянею… Они называют меня сестренкой, а? У меня прямо кровь в жилах леденеет! Я хочу сказать, что сестренки и братки бывают у гомосеков, лесбиянок и митьков — да упаси меня Бог! Сказать-то я хочу — да уже не могу. Только думать и могу — прям какое-то Му-Му…

— А чего тебе митьки сделали?

— Их уже никто не трогает — а они всё прикидываются и прикидываются! На чудачестве жирок копят — ну не гадость? Наемные юродивые — разве не погано? Идею говнюки извращают…

— Можно остаться талантливым любителем, заработать кучу денег, славу какую-то поиметь… А есть второй путь: становиться настоящим профессионалом. И — чаще всего — ни денег, ни славы…

— Я понимаю, это все так и есть. Но я знаю, что есть и другое. То есть этот выбор — не для меня: не нравится мне ни первое, ни второе. Первое — это когда тебя лелеют народные массы и не любят коллеги. Второе… Вот я слышала (то есть не я это придумала, понимаете?): скромность — худший вид гордыни. Вот во втором пути как раз что-то такое. Я хороший писатель, но не для всех, и — никогда не буду хороший для всех. Но разве стремление — грех? Чтобы тебя понимало как можно больше людей и коллеги при этом — может и не шибко бы любили, но хоть уважали за умение работать. Любви никогда не бывает слишком много. Трудно усидеть между двумя стульями — но можно ведь и постоять… Я быть может бред несу — у вас в этом мире больше опыта, но я вот так чувствую сейчас — что у меня еще есть силы вообще на эти стулья не садиться. А потом, возможно, меня подкосит, — и тогда я вынуждена буду плюхнуться. Либо на первый, либо на второй, а может — просто жопой на асфальт. Я не хочу планировать это заранее, понимаете? Это как: а какого мужчину я полюблю в следующий раз? А вот какого: высоченного блондина с голубыми глазами! Я не знаю, кого полюблю — может он будет маленький, с брюшком и алкоголик. Главное — чтобы я его действительно любила…

— Однако размах у вас, Лялечка…

— Простите, ради Бога. Скромность действительно не входит в список моих пороков….

— Нет-нет-нет! Это — не карма! Это — месть в черном теле содержимой интуиции, это страх непонимания, это жажда широкой нормальности, это комплекс гадкого утенка, это яд нормализованной фальши, это безотцовщина без конца и без края, это ужас первых морщин… Не поливайте мне крылья клеем!

— Это не клей…

— Да? Тогда поливайте, поливайте!

— Все эти творческие работнички такие щепетильные в мелочах — и совершенно слепые на главное. Они запутались в своих словах, нотах и красках. По жизни художество разводят, а простое в упор не видят. Правде не то что не верят — они её просто не воспринимают. Обманывать их было бы сущим удовольствием, когда бы не было так противно — они ведь прямо дети! И я в вечных матерях… Упаси Бог с товарищем по тупому перу да без выкрутас! Их всех волнует по-настоящему только одно: насколько они талантливы. Очень? Или слегка? Или я вообще гений? А меня совсем другое волнует: я ему нравлюсь или нет? Он мне друг или как? Мне — а не моим чертовым нетленкам! Они ж ненавидят прямо грязную природу, им же лесопарк нужен с пивными ларьками на каждом углу… Смотрю на такого и думаю: блин, что он ощутит (они ж все ощущалища!), если я сейчас брякну: «Слушай, давай лучше потрахаемся, что ли… Или за водкой еще сходим и потрахаемся в душе с теми, с кем хочется, а? У меня мозги устали от восхищения мощью твоего интеллекта! Меня твой ум совсем не греет, совсем!» Я знаю, что говорю — у меня муж был художник, краски ему в жопу!

— Началось…

— Чего это она?

— Творческий полет. Плюс а вдруг кто-нибудь ей поверит? Завтра придет домой, отоспится, и всё это цинично зафиксирует в трех экземплярах… В жизни не видел бабы холодней. Прямо автомат! Асфальтовый каток.

— А в смысле…

— Не пробовал, не тянет. Но подозреваю, что она даже когда трахается, думает: как я потом всё это пронзительно опишу!

— Ужас…

— Н-да… Хотелось бы нашей весталке быть тем, что она пишет, да вот не дано…

— Чего это мне не дано?

— Тебе, Лялечка, всё дано! Это одной знакомой нашей — не всё. Мы вот вспоминаем, чужому горю сочувствуем…

— Сочувствие — это хорошо. Я ей тоже сочувствую. Так и скажите: Лялечка тебе состраждет, будет чего не дано — приходи кофеек пить, может сыщем и сами возьмем, хоша и не дадено…

— Так и скажем!

— Мне ведь тоже не всё дано — а я вот как огурчик! Так ей и передайте — типа радуйся, что вообще хоть что-то дано! Жадность нас губит…

— Так и передадим!

— Вот и чудненько. Вы её не обижайте, знакомую вашу… Женщина ведь не сосуд греха — она просто сосуд: чего нальешь, то и пьешь… Вчерась мне снился эротический сон. Я рожала — а ты, ангелочек, принимал у меня роды… Очень было эротично!

— А кто родился — мальчик, девочка?

— Ганс Христиан Андерсен, представляешь? Я глянула — и прямо обалдела! Страшненький такой, сморщенный — а уже Ганс Христиан… Стихи вот мне написал скрюченной ручонкой, прямо на пеленках так и написал…