— М-р Джимми, что вы собираетесь теперь делать?

— Я не строю никаких планов, просто живу да живу…

— И как долго вы собираетесь так жить?

— А сколько удастся. Пока что-нибудь не вынудит меня остановиться, я полагаю.

Как будто внутренне взвешивая, сколько времени может на это понадобиться, мама Бринды кивнула и погрузилась в молчание. Молчание длилось так долго, что она могла бы найти решение этой задачи, потом она встала.

Я умираю, — сказала она с таким спокойствием, словно сообщала о том, что сейчас войдет в темный дом. М-р Джимми встал, будто это поднялась белая леди, и сетку, которой была затянута дверь, перед ней подержал пока она отпирала замок.

Бринда двинулась было за ней, но мама преградила ей путь.

— А ты ступай к Креннингам, ступай сегодня назад и прибери там весь беспорядок в доме, и вы двое оставайтесь там вместе и смотрите друг за другом. И ты, Бринда, не допускай, чтобы белые парни привязывались к тебе, а как услышишь, что они идут, ступай вниз, в подвал, запрись на ключ и оставайся там до света, если только тебя не позовет м-р Джимми, а если позовет, тогда иди к нему и узнай, что ему нужно.

Потом она обернулась к м-ру Джимми и сказала:

— Я думала, что у белых, таких, как вы, есть хоть какой-то шанс в этом мире!

Потом она закрыла и заперла дверь. Бринда поверить не могла, что мама оставила ее на улице, но это было так. Бринда так и осталась бы там, бессмысленно поджидая у запертой двери, но м-р Джимми нежно взял ее за руку и повел к машине. Он открыл для нее заднюю дверцу, словно она была белой леди. Она села в машину, и, возвращаясь домой, м-р Джимми все время безмятежно ехал на красный свет, будто дальтоник. Он ехал домой быстро, прямой дорогой, и, когда они подъехали к дому Креннингов, Бринда заметила внизу, в нижнем холле, мягкий свет, и, казалось, свет этот говорил то, чего никто, измочалив так много слов, так и не смог выразить за весь день: у бога, как и у всех людей, две руки: одна — чтоб карать, другая — чтоб утешать и лелеять.