Кн. Волконский, шеф мой, во всю дорогу что-то шептал себе под нос вероятно благодарил за изъявленное благоволение, крестным знамением себя не ограждал, от дворца до города храмов Божьих нет, и в городов за темнотою нельзя было церквей благовременно видеть.

Но его сиятельство кн. Григорий Сем. Волконский был человек набожный, богомольный: он, проходя пред храмом Господним, преклонял колено, не разбирая, была-ли тут грязь или лужа; когда не мог приложиться к иконе, князь клал на себя знамение креста и, поцеловав персты свои, дуновением посылал, так сказать, поцелуй в прямой дирекции к иконе; у дверей в соборах Успенском, Архангельском, когда соборы были заперты, крестясь, целовал замки.

Чрез день после полученнаго благоволения, шеф, все штаб-и обер-офицеры кирасирскаго полка были на вахт-параде у Петровскаго дворца; в полку служили два брата, подполковники Ермолины.

Павел Петрович, проходя по фронту офицеров, вдруг изволил пред старшим Ермолиным остановиться и, посмотрев пристально, сказал ему:

— „Вы, сударь, служили в Новотроицком кирасирском полку?"

— Служил, в, в., отвечал Ермолин.

— „Погодите, погодите, сударь, вспомню: вы были полковым квартирмейстером? "

— Был, в. в.

— „Фамилия ваша Ермолин?"

— Точно так, в. в.

— „Помните, как мы об устройстве полковаго амуничника хлопотали?"

— Помню, всемилостивейший государь, отвечал Ермолин, со слезами от восторга радости.

Государь протянул руку Ермолину и, взяв его за руку, сказал: „рад, сударь, очень рад, встретив стараго знакомаго".

По окончании вахт-парада, все окружили Ермолина, разспрашивали о давнишнем знакомстве его с государем.

Ермолин разсказал, что этому совершилось 32 года, когда он был квартирмейстером и имел счастие видеть тогда в Новгороде вел. князя, и что с того времени, находясь всегда в армии и походах, государя не видал.

„Милость царская, как роса утренняя", говорит пословица, а все пословицы суть истины, потому суть истины, что народ усвоил их ceбе и они стали достоянием всех вообще и каждаго в особенности.

Император Павел высочайше повелеть соизволил выключить из ученаго словаря несколько слов русских и не употреблять ни в речах, ни в письмоводстве: стражу называть— караулом, отряд—деташементом, исполнение— экзекуциею, объявление— публикациею, действие — акциею.

Вследствие сего особаго повеления, шеф лейб-гренадерскаго полка, Лобанов, заставил священника полковаго на заутрени воскресной петь в ирмосе вместо „на божественной страже богоглаголивый Аввакум"— „на божественном карауле!" Но пословицы Шишко да Павел (?) уничтожить не мог.

Обратимся к милости царской, изъявленной подполковнику Ермолину, который 48 годов носил звание офицера, за храбрость получил ордена Геория и Владимира, за штурм Очакова—золотой крест, названный Очаковским; сам государь узнал его чрез 32 года, вспомнил о его усердной акции при устроении амуничников, сказал ему при тысячи соглядатаев, что он очень рад, встретив стараго знакомаго, и чрез два дня после милостивейшаго приветствия и ласковаго слова—обоих братьев, подполковников Ермолиных, повелел выключить из службы, с лишением чинов, отобранием орденов и изгнанием за город! Что было причиною жестокаго наказания Ермолиным—осталось неизвестным.

Вот как это случилось.

На третий день после милостивейшаго приветствия на вахт-параде, Павел Петрович продиктовал приказ: „Екатеринославскаго кирасирскаго полка, подполковники Ермолин 1-й и Ермолин 2-й исключаются из службы, с лишением чинов, с отобранием патентов и орденов", и изустно добавил: „выгнать их за город!" и 48 лет службы, —и какой службы, в походах, сражениях, на штурмах,—как будто никогда и не существовало! И еще пословица про судьбу—как бык слизнул! Говорили тогда по углам, что выключка Ермолиных есть следствие следующаго события.

В Москву был прислан гатчинской выделки генерал-маиор Марк Абрамович Костылев, родом однодворец, поступил на службу с забритым лбом, скотина была ражая, командовал лихо, за галстух заливал по молодецки. В Москве Абрамович вступил в законное супружество со дщерью богатаго купца, Луки Долгаго, котораго дом состоял в расположении квартир кирасирскаго полка, на Большой Ордынке, против церкви Всех Скорбящих. Генерал Костылев жил по родству у тестя, а не по назначению квартиры; одному из (офицеров) Ермолиных квартирная коммисия выдала билет на постой квартиры в доме купца Долгова. Ермолин пришел в дом купца Долгова предъявить билет квартирной коммисии, но, к несчастию его, пришел в благой час.

Генерал Костылев и тесть его, купец Долгов, за полчаса до прихода Ермолина возвратились от своего родственника с обеда. Его превосходительство в это время был уже в объятиях Морфея и храпел так громко, как трубач сбор в трубу надувает, а тесть его, купец Долгов, во хмелю неугомонный, куралесил на дворе, ругал прикащиков, тузил работников, как то бывает в хозяйственном распоряжении; в самом разгаре деятельнаго упражнения Долгова, когда он таскал за волосы своего молодца (сиделец, работник), отворилась калитка и вошел Ермолин. Разгоряченный вином, разъяренный гневом, купец оставил голову молодца и, подойдя к Ермолину, нагло спросил его: „тебе что здесь надобно?"