Лужков начал читать. Екатерина не спускала глаз с него. Лужков, читая, сатирически улыбался, иногда подергивало лицо у него, и, дочитав оперу, подал ее через стол государыне, не сказав ни слова. Екатерина, заметившая уже ироническое озлобление и кривление лица, и уже кипевшая неудовольствием, ожидая хулы, спросила:

— Что ж скажешь, Иван Федорович? „Да что же сказать, государыня, хорошо!"

С этим сказанным хорошо лицо Лужкова никак не сообразовалось и показывало мину насмешливаго сожаления.

Екатерина прочла в лице Лужкова приговор сочинению своему и с жаром сказала ему:

— Да ты, г-н философ, насмехайся, сколько хочешь, и кривляй себе рожу, а посмотри как пьеса принята будет публикою!

Лужков, сидя на своих креслах, преравнодушно отвечал государыне:

„В этом нет ни малейшаго сомнения, будет хорошо принята, потому Екатерина писала эту пьесу".

Другой разсказ.

Государыня получила с нарочным курьером из Вены известие и подробное описание казни Людовика XVI в Париже.

Едва успела она прочесть полученныя бумаги, не посылая еще за Безбородко, с конвертом в руке изволила скорыми шагами пойти в библиотеку, где Иван Федорович по обыкновению корпел над фолиантами с 6 часов утра.

Государыня вошла в библиотеку встревоженная, с разстроенным лицом, кусая себе губы, и, заняв свои кресла и подавая конверт Лужкову, сказала:

— Прочти-ка, Иван Федорович, какое ужасное злодеяние совершили в Париже!

Лужков развернул конверт, прочитал бумаги и, отдавая их Екатерине, сказал:

„Я ничего в этом не нахожу удивительнаго".

— Как, возразила Екатерина, ничего?

„Да, ваше величество, нечему удивляться, все отрубили голову —одному. Вот, напротив, это удивительно, что один всем рубит головы, и люди шеи протягивают, это достойно удивления".

Екатерина, разсердясь, вскочила с кресел, двинула стол с такою силою, что было свалила Лужкова с ног, и вышла из библиотеки.

Иван Федорович остался преспокойно продолжать свои занятия, как будто ничего не было и как бы он не виделся с Екатериною.

Две недели императрица не приходила в библиотеку.

Не менее достопамятен разговор Лужкова с императором Павлом I, пожалование его в коллежские советники и отставка с пенсионом.

На третий день самодержавия своего император Павел зашел в библиотеку. Он лично и коротко знал Лужкова.

— „Здравствуй, Иван Федорович, хочешь-ли мне служить?" „Государь, если служба моя угодна вашему величеству, готов служить вам, государь".

— „Да ведь ты знаешь, Иван Федорович, я горяч, вспылъчив, мы не уживемся".

„Государь, я вас не боюсь".

С оглашением этих слов очи Павла засверкали, уста начали отдувать, трость повертывалась в его длани, и он гневно спросил Лужкова:

— „Как, ты меня не боишься?"

„Да, государь, не бояться, а любить государя должно; я люблю вас, как должно любить верноподданному государя своего. Вы вспыльчивы, ваше величество, но должны быть справедливы. Так чего же мне бояться вас!"

Эта речь Лужкова остановила гнев Павла и он милостиво сказал Ивану Федоровичу:

— „Я знаю, ты добрый человек, я уважаю тебя, но мы не уживемся; проси у меня что хочешь, все дам тебе, а жить вместе нам нельзя".

„Когда так угодно вашему величеству, осмеливаюсь всеподданнейше просить пропитания, у меня ничего нет и мне некуда голову преклонить".

— „Я даю тебе полное твое жалованье 1200 руб., жалую тебя в коллежские советники (Иван Федорович 25 лет или более при Екатерине все был титулярным советником) и велю для тебя купить или выстроить дом".

„Государь, вашему величеству угодно всемилостивейше облагодетельствовать меня: повелите, государь, дать мне на Охте близь кладбища клочек земли и на ней поставить для житья дом в две или три комнаты".

Павел тут же изволил приказать дать Лужкову на Охте подле кладбища 200 кв. саж. земли и выстроить для житья дом, какой захочет сам Лужков.

Иван Федорович жил на Охте в построенном для него домике до 1811 или 1812 года. Занятия его были: каждый день слушал в храме Божием утреннюю литургию; возвратившись из храма домой, пил чай и потом занимался часа три письмом. Обедать приносили ему из харчевни. В последнее время он рыл на кладбище для бедных покойников безвозмездно могилы; при нем жили два отставные солдата, которых он содержал. Неизвестно, кому после него досталось то, что он писал повседневно. Если написанное Лужковым утратилось,— потеря эта весьма важна для летописи нашей.