Студенты смотрят на меня пустыми глазами.

– Что-нибудь из сказанного вам знакомо? – спрашиваю я.

– Не-а, – отвечает вегетарианка.

Я несколько отпускаю веревку, даю разговору уйти в сторону. Говорю о том, что история любит повторяться, о важности осознания самих себя, своих корней. Мы говорим об истории как о нарративе, о разворачивающемся повествовании, куда вписывается и малое, и огромное. Мы говорим о том, как мы узнаем новое, как ведем исследование, что значит изучать, что значит продумывать. Говорим об исторических документах, о том, как изменилась жизнь в эпоху Интернета и дисковых накопителей. Я спрашиваю, с какими материалами они работают.

– С текстами, – говорят они. – Как вот если с кем-то встречаешься или с кем-то ругаешься – текстовые сообщения сохраняешь.

– Мы их не распечатываем, – добавляет кто-то. – Это неэкологично.

Я спрашиваю, какие у них первые воспоминания, когда они узнали, что существует большой мир, кто самый влиятельный человек в стране. Обычно это бывает кинозвезда или спортсмен-звезда, но не президент.

Я напоминаю, что они сейчас должны работать над статьей, в которой им полагается определить и сформулировать собственные политические взгляды и противопоставить их или сравнить со взглядами ведущих политических фигур.

– Это же трудно, – говорит один студент.

– Для некоторых, – соглашаюсь я, резко заканчивая занятие.

Я возвращаюсь к машине. Кошка с собакой живы-здоровы, хотя вонь чудовищная. Кошка в приступе паники разодрала пассажирское сиденье и использовала его как туалет. Домой еду, дыша только ртом.

В доме на полу нахожу записку. «Тебя ждет большой сюрприз».

Запах дезинсекции все еще держится. Достаю всякие тряпки-щетки-жидкости для чистки и возвращаюсь к машине. Кошку отношу в дом – надеюсь, астмы у нее нет, – счищаю дерьмо и отмываю разодранный салон, насколько это возможно.

Из подвала вытаскиваю старый сетчатый шезлонг, устанавливаю его на заднем дворе. Нахожу старый арктический спальник, как-то устраиваю себе постель и заваливаюсь спать. Просыпаюсь только от лая Тесси. Выходя из-за дома, замечаю стоящий у тротуара фургон.

Открывается пассажирская дверь, оттуда выходит человек азиатской наружности и держит в руках белый квадратик. Записка!

– Что вам угодно? – спрашиваю я.

– Меня весьма достал человек, который тут живет. Вы его знаете?

– Кто это?

– Некто Сильвер.

– Я Сильвер.

– Где вас носит? Я вам оставляю сотни записок, как забытая любовница!

– Каким образом это со мной связано?

– У меня для вас большая посылка. Я многие недели езжу тут с вашим барахлом. Надо бы дополнительную плату взять.

– Что за барахло?

– В моей машине ящики вашей жизни. Куда их вам?

– Ящики моей жизни?

– Барахло из вашей квартиры.

Он открывает задний борт фургона.

Азиат и его напарник вносят в дом коробку за коробкой. В гостиной у дальней стены они возводят новую стену из коробок, несут еще и еще, и комната превращается в инсталляцию, в декорацию пещеры. Что поразительно – все коробки совершенно одинаковые: белый картон без маркировки, каждое ребро на четырнадцать дюймов. Если у меня и был какой-нибудь предмет, не влезающий в эти габариты, мне его уже никогда не увидеть.

Я расписываюсь за доставку и даю каждому по двадцать долларов.

– После такого трудного, это нам все?

– Я потерял работу, – говорю я. – И жизни у меня тоже нет.

Не могу начать распаковывать. Могу только продолжать делать то, что делал, – возвращаюсь во двор. Когда темнеет, захожу в дом, делаю себе сандвич, достаю одеяло и подушку и снова на улицу. Тесси не хочет – она свернулась на своей лежанке и отказывается шевелиться.

Я сплю один в шезлонге на заднем дворе. Никогда раньше не спал ночью на улице. Всегда хотелось, но, честно говоря, боялся. А сейчас я думаю: а что такого? Мне совершенно нечего бояться. На самом деле я даже стал человеком, которого боятся.

Рано утром, когда выгуливаю Тесси, все еще в той же одежде, что накануне, только теперь мятой и потной, меня замечает вчерашний коп. Останавливает свою патрульную машину и спрашивает, что я тут делаю.

– Собаку выгуливаю.

– Где вы живете?

– Вон там, – отвечаю я.

Он меня провожает до дома и, похоже, недоволен, когда я достаю из-под искусственного камня запасной ключ, чтобы войти в дом.

– Сейчас почти никто запасным ключом не пользуется, – говорит он.

Я пожимаю плечами, открываю дверь. На полу записка: «Ты гад. Ты еще заплатишь».

Я показываю полисмену инсталляцию «Моя жизнь» из белых картонных коробок. Провожу для него экскурсию по дому, в спальню наверху, объясняю, почему нет ламп при кровати. Указываю в сторону кабинета Джорджа, где много семейных фотографий из «старых добрых времен», что бы это ни значило.

– Похоже, вы на своем месте, – говорит коп, уходя. – Берегите себя.

Это происходит чуть позже, когда я чищу зубы. Будто вода ворвалась потоком, будто я тону. Я чищу зубы, полощу рот, смотрю на себя в зеркало. У меня болит голова, болит глаз, и вдруг вижу, что мое лицо раскалывается и половина его опадает, будто перед плачем. Просто опадает. Я хочу состроить гримасу, хочу осклабиться – едва улыбается половина рта. Как будто я сам над собой издеваюсь, будто мне вкололи новокаин. Ручкой зубной щетки я трогаю лицо, чуть не протыкаю щеку – ничего не чувствую. И понимаю, что как-то оползаю, как поврежденная марионетка. Работаю только одной рукой. Хромаю, выходя из ванной. Ощущение, будто голову завернули в пластик: не то чтобы боль, а размягчение, будто я плавлюсь и стекаю по собственной шее. А лицо в зеркале продолжает опадать, совсем провисает – я сразу старею на сотню лет. Хочу поменять выражение лица – и не могу.