Мы с Джорджем распихиваем по карманам призы, оставляем кукол и идем за Гервином, который несет коробку с призами, бормоча про себя, что теперь нельзя будет играть в «ходьбу доверия» с повязкой на глазах и почему всегда все должно быть так трудно?

Мы выходим на холмы за главным зданием, и у меня наступает момент полного понимания, почему так сражались за эту землю отцы-основатели. Она величественна, прекрасна.

Гервин бросает мне футбольный мяч, я его ловлю, мы начинаем им перебрасываться. Идиллия – синее небо, запах свежескошенной травы, зеленые пятна от нее на коленях. Мяч летает и летает, идет разговор о командах или против них, но Гервин повторяет: держим его в движении, держим в движении. В какой-то момент доктор достает из кармана фотоаппарат и начинает снимать. Джордж начинает играть на камеру, изображать героические усилия, ярость. Не знаю, зачем Гервин снимает, но он в таком трансе, что кажется невозможным прервать его вопросом.

Розенблатт бросает мяч мне, я его ловлю, оглядываюсь и вижу, что Джордж летит ко мне, как шар боулинга, как торпеда. Сбив на землю, он молотит меня кулаками. Мы катимся вниз по склону, закрученные приливом братской ярости. Неподалеку стоят Гервин и Розенблатт, потом Розенблатт бежит прочь. Я стараюсь не оказаться внизу. У подножия холма мы перестаем катиться, Джордж меня молотит, подавив сопротивление, только кулаки мелькают. Гервин стоит рядом, но не пытается его остановить.

– Ах ты, гад гребучий, сука, это тебе еще мало, сука, дерьмо собачье, мало…

Я без особого успеха пытаюсь защитить лицо, ребра, яйца. Откуда-то прибегает Тесси, спущенная с поводка, бежит к нам, громко лая, пытаясь прекратить безобразие, лает Джорджу в лицо, а потому – мне в ухо, и Джордж – «случайно или нет» – бьет ее по морде. Она с воем отскакивает. Джорджа стаскивают с меня санитары.

Я лежу на траве, окровавленный, избитый, стараясь перевести дыхание. Никто не пытается мне помочь. Никто ничего не делает. Я лежу, и первая моя мысль не о себе, а о детях. Я должен защитить Нейта и Эшли. Что бы ни случилось, я не могу допустить, чтобы этот монстр оказался снова рядом со своими детьми. Я смотрю на Джорджа – он тяжело дышит, рвется, явно хочет еще, и его удерживает четверка здоровенных парней. Я переворачиваюсь, медленно собираюсь, – подтягиваю каждую конечность по очереди. Подбежавшая Тесси лижет меня в лицо.

Призы вывалились из карманов и рассыпались по поляне – йо-йо, бумажный самолетик (помятый), резиновая змея, китайская ловушка для пальцев.

Хромая в сторону главного здания, я смотрю на Гервина, ожидая какой-то реакции. Наконец он произносит:

– У меня нет слов.

– Если вы не способны как минимум защитить меня физически, я не могу участвовать в вашей затее. И вам еще чертовски повезет, если я не подам на вас в суд за неспособность держать пациента под контролем. И лед, мне нужен лед.

Кто-то приносит лед – мусорные пакеты, набитые льдом и завязанные сверху.

– Хотите, вас осмотрит врач? – спрашивает Гервин.

– Нет. Я только хочу, чтобы мне вернули собаку. И домой.

– Я так понимаю, с Джорджем вы прощаться не желаете?

– Очень смешно, – отвечаю я. – Чтобы он еще нанес нокаутирующий удар?

Ожидая, чтобы мне пригнали машину, я слышу, как кто-то из них говорит:

– На самом деле для нас очень хорошо. Отличное посещение. Мы видели Джорджа с той стороны, с которой не увидели бы иначе никогда. Тут есть с чем работать.

Когда пригоняют машину, Тесси уже в ней, и моя сумка там, и ее, полностью собранные. А мне дико больно, и становится все больнее, во всех частях тела, и в тех, что сгибаются, и в тех, что нет. Морщась и охая, я опускаюсь на водительское сиденье. Подгоняя его, я замечаю бумажный пакет, на котором написана моя фамилия. В пакете две бутылки воды, бутерброды с арахисовым маслом и вареньем и полиэтиленовый пакет с морковными палочками. Блин, кто же для взрослого мажет на хлеб арахисовое масло с вареньем? Я съедаю бутерброды, думая, нет ли в этом высокомерной снисходительности.

На остановке для отдыха я иду в туалет, задираю рубашку и рассматриваю в щербатом зеркале собственный бок цвета сырого мяса. В досаде, что не дал сдачи, не отбивался лучше, я иду в местный магазин и беру с полки адвил. Тут передо мной пытается влезть какая-то женщина, я ей говорю:

– Эй, я тут раньше стоял.

А она мне отвечает:

– Не стояли вы тут, я бы не стала лезть.

Мне надоело быть размазней, и я ее отпихиваю локтем в бок, в буквальном смысле прокладываю себе дорогу локтями.

Продавец за конторкой выхватывает какой-то здоровенный, длинный черный зонтик и раскрывает его прямо мне в лицо. Он мне говорит, чтобы я уходил из его магазина, и тычет в меня металлом.

– Я ранен, – отвечаю я. – Я пытаюсь вам заплатить за адвил.

– Ты хулиган! – заявляет он с сильным индийским акцентом. – Я хулиганов не обслуживать. Уходить и не приходить никогда.

– Адвил я забираю, – говорю я в ответ. – Вот здесь, на шоколадных батончиках, оставляю десятку.

Я, пятясь, выхожу из магазина, оступаюсь на ступенях и падаю в лужу масла и бензина. Возвращаюсь к машине, весь провонявший, прямо на парковке снимаю рубашку, надеваю вчерашнюю, проглатываю четыре таблетки адвила и запускаю мотор. Гоню домой, по дороге думая, как все это дико и что никогда я туда больше не поеду. Тут звонит мой сотовый. Адвокат Джорджа.