– Слушаю, слушаю вас, – говорит он, запыхавшись.

– Поздравляю вас, только что смотрела передачу… Так хорошо все было! – стараюсь я говорить высоким девичьим голосом. – Вы меня, наверное, не знаете, я сотрудница литературной редакции (называю первое попавшееся имя). Я – Таня.

– Я вас знаю, Таня, – учтиво отвечает Андроников. И благодарю: вы первая мне звоните после передачи… Значит, все хорошо?

– Да очень! Только вы фотографию народной артистки Улановой в «Лебедином» вверх ногами показали. Но это ничего, все равно красиво! Она же в танце, в балетной пачке…

– Неужели я не так повернул снимок? – ужасается Ираклий Луарсабович.

– Не волнуйтесь, может быть, у нас плохое изображение в телевизоре, мы его чиним, чиним…

Андроников быстро успокаивается:

– Такой кадр не мог пойти в эфир. Меня бы остановили, прервали бы съемку…

– Конечно! Я еще вот почему вам звоню: вы так хорошо говорили об Алексее Толстом, не могли бы вы выступить в передаче, посвященной Льву Толстому?

– В связи с какой датой? – осведомляется Андроников.

– Не в связи с датой. Мы задумали воспоминания современников Льва Толстого… Пока они живы. Некоторые из них.

– Позвольте, Вы, кажется, считаете, что я ровесник Льва Николаевича? – В голосе Андроникова почти негодование. – Неужели я выглядел таким в вашем телевизоре? Его действительно нужно чинить. Я едва лепетал, когда великий Толстой ушел из жизни.

– Но все-таки прошу – запишите в своем блокноте!

– Что я должен записать? – недоумевает Андроников.

– Запишите! Розыгрыш номер один.

В трубке раздается громкий хохот:

– Колоссально! Как вы меня настигли? Я только что вошел в дом!

Несколько лет спустя Андроников рассказывал по телевидению о рукописях XIII века. Раскрыв толстый фолиант, он сказал, что на полях этой рукописи ее автор, монах, оставил запись: «С похмелья писать не хочется». Нельзя было упустить такой блестящий повод для розыгрыша! Набрав знакомый номер, изменив голос и назвавшись рядовой телезрительницей, говорю укоризненно:

– Смотрела вашу передачу. Очень интересно, но исторически неверно, что с перепою писать нельзя.

– По рукописи мной прочитано, – говорит Андроников.

– А почему же некоторые писатели с похмелья писали? И сейчас бывает…

– Это вопрос бестактный. Я не знаю, кто пишет с похмелья! Как ваша фамилия? Называю себя. И снова в трубке радостный хохот.

С длительными перерывами розыгрыши продолжались, но требовали все большей изобретательности. Хотелось мне что-то придумать на тему необычных устных рассказов Ираклия Андроникова, где он не только описывает и изображает разных людей, но передает тонкие оттенки их мысли, восстанавливает их образы, да еще выступая перед любой аудиторией и мгновенно приноравливаясь к ней.

На сей раз изобрела я некую Эмилию Глазунову, начала разговор голосом низким, хрипловатым:

– Товарищ Андроников? С вами говорит артистка филармонии Эмилия Глазунова, у меня к вам дело: я хотела бы исполнять ваши устные рассказы.

– Странная мысль… Вы находите, что я сам их плохо исполняю? – иронизирует Андроников.

– Замечательно исполняете! Все знают, что у вас всегда аншлаги! Но уверяю вас, что ваши рассказы будут иметь успех и в моем исполнении. Мне нужно ваше разрешение.

– Не представляю себе, как мои рассказы может исполнять кто-нибудь, кроме меня? И я же импровизирую, у меня нет точного текста.

– Текст у меня есть, я записала вас на магнитофон в одном из ваших концертов.

Андроников начинает нервничать:

– Позвольте, вы меня удивляете! И, кроме того, вы, как женщина, вряд ли сможете изобразить Качалова или Фадеева.

– В том-то и дело, что мой жанр это вполне допускает.

– Но в каком именно жанре вы работаете?

Тут я говорю своим обычным голосом:

– Я – чревовещательница, Ираклий Луарсабович.

– О господи, – хохочет Андроников, – а я-то думаю, как мне отвязаться от этой Эмилии?

И мы оба долго смеемся.

Розыгрыши привились и утеплили наши дружеские отношения. Не только они, конечно. Когда я начала вести радиопоиски, Андроников душевно отнесся к поиску по детским воспоминаниям. Почти всякий раз после передачи звонил, расспрашивал, советовал. Мне было важно, что он одобряет интонацию живого разговора, которую я взяла в этой передаче. Одобрял он и то, что о судьбах людей я размышляю, отклоняясь от написанного текста.