Удивительно, но публика не звонила в дирекцию филармонии с попытками узнать заранее, какие рассказы прозвучат. Кстати, дирекция ничего и не знала, ибо сам автор не раз говорил, что он решает буквально в последнюю минуту, что исполнит и в каком порядке. Среди публики было много постоянных посетителей, которые слышали рассказы Андроникова два, три, а может, и десять раз. Поразительно, но слушатели, знавшие каждое слово, помнившие рассказы почти наизусть, воспринимали их вновь с восторгом, с радостью. Это феномен Андроникова, удивительный и неповторимый. Я сравнивал его рассказы с любимыми симфониями, например Моцарта, Чайковского, которые можно слушать много, часто… всегда. К великому счастью, телевидение сняло и сохранило записи выступлений Андроникова, в том числе и в Большом зале Ленинградской филармонии, поэтому даже не пытаюсь что-то сказать об Ираклии Луарсабовиче на сцене, а только осмелюсь порекомендовать вновь и вновь смотреть его выступления на экране. Программа в двух отделениях – три или четыре рассказа – закончена. Но исполнитель возбужден, рад огромному, искреннему успеху, долгим аплодисментам и отдыхать не хочет. Да и следы усталости у него трудно заметить.

Начинается «третье отделение» в легендарной голубой гостиной Большого зала. Там собираются друзья, знакомые, ленинградские творческие люди и просто люди из публики. Все хотят поздравить, поблагодарить Андроникова. А он ходит по гостиной и что-то комментирует из рассказанного со сцены, добавляет, уточняет детали, говорит о новых сюжетах, что-то вспоминает очень интересное, отвечает на массу вопросов. Каких-то людей знакомит, кого-то всем представляет. В быстрое течение «третьего отделения» вовлекаются все присутствующие в гостиной. Только стоящая где-то у стены жена героя вечера – Вивиана Абелевна тихо говорит: «Ой, Ираклию надо отдыхать, но как его остановить?»

В эти годы я был молодым редактором филармонии, отвечающим за всю печать. Преодолевая сильную застенчивость, ходил во время репетиции к артистам, включая всех великих, и сверял печатные программы их концертов. А на Андроникова программки не печатались, но служебный разговор вскоре всё же состоялся. Мне не нравилось, что в его афише значилось: «Заслуженный деятель искусств РСФСР, писатель Ираклий Андроников». «Писатель» в моем представлении был для Андроникова как-то «тесен».

– Ираклий Луарсабович! – обратился я. – Вас все знают! Зачем на афише писатель да и заслуженный деятель тоже. Давайте без них.

Андроников отреагировал молниеносно:

– Правильно. Убираем.

А потом добавил, смеясь:

– Знаете, в Москве мне пришлось повоевать с начальством, желавшим написать на памятнике Лермонтова: «Великий русский поэт». С трудом удалось убедить, что Лермонтова представлять не надо. Ссылка на Лермонтова была замечательной.

Вспоминаю мой первый разговор по филармоническому делу и сейчас с огромным удовольствием. А афиша обрела окончательный, рекордно лаконичный вид. В ней оказалась еще уникальная черта: не упомянуто почетное звание. В те годы, думаю, она оказалась единственной в своем роде. В концертной печати звания были обязательными, независимо от их количества. Приходилось печатать, что некий замечательный музыкант – народный артист СССР и еще народный артист пяти союзных республик и четырех автономных, и попробуй хоть что-нибудь пропустить! Лучше не надо.

Отдельная глава – И. И. Соллертинский в рассказах Андроникова. Впервые я услышал «Первый раз на эстраде» и «Трижды обиженный» по радио, а я очень хотел услышать рассказы об Иване Ивановиче со сцены. Мама меня, школьника, водила на многие выступления Ираклия Луарсабовича в Большой зал. Перед концертом всегда с ним здоровались. Но шло время, многие рассказы я уже прекрасно помнил, а желаемых нет и нет. И вдруг, в антракте очередного выступления Вивиана Абелевна говорит: «Ираклий давно хочет прочесть „Первый раз на эстраде”, но всё стесняется при вас. А может вы разрешите? Ведь это его любимейший рассказ». Я чуть не воскликнул: «Да мы ждем уже несколько лет!», – но, естественно, промолчал. Мама же сказала: «Мы будем признательны Ираклию Луарсабовичу».

Второе отделение. Андроников объявляет: «Первый раз на эстраде», и сразу гром аплодисментов: публика очень любит этот рассказ и явно по нему соскучилась. То исполнение, на мой взгляд, было лучшим – вдохновенным, очень подробным, с добавлением новых деталей… Должен заметить, что, к великому сожалению, не осталось ни кинозаписи, ни аудиозаписи на радио, где был бы И. И. Соллертинский. Получилось, что Андроников – единственный источник, чтобы узнать, как говорил Соллертинский, чем отличался его голос. Моя тетя Екатерина Ивановна была поражена, когда после исполнения «Первого раза на эстраде» в Москве Андроников стал уходить со сцены походкой Ивана Ивановича. По тексту этого не требовалось и получилось как-то интуитивно, но удивительно точно.

В наше время, когда есть возможность, с большой радостью показываю желающим записи устных рассказов Ираклия Луарсабовича, всегда все довольны, но в Санкт-Петербурге, его родном городе, так и должно быть. А когда Андроникова смотрит молодежь в Белоруссии – в Витебске, при этом его имя молодым почти неизвестно, я волнуюсь. Но реакция юного поколения почти такая же, как ленинградской публики на легендарных вечерах в Большом зале. Я очень радуюсь, и тут же наваливается грусть. Почему так?

Андроников очень любил Большой зал Ленинградской – Санкт-Петербургской филармонии, при любой возможности славил его, привлекал в него публику, давал ему новых верных друзей и страстных почитателей. Он сделал залу фантастический подарок – телефильм «Воспоминание о Большом зале». Подобного не имеет ни одно концертное место в мире. А сейчас, как покажут по ТВ «Первый раз на эстраде», знаем – жди на концертах новых слушателей, обязательно!

Спасибо Ираклию Луарсабовичу!

Вечером у родителей [116] были гости. Явление в нашем доме частое, но в этот раз готовились особенно тщательно. Мама заранее обсуждала меню с домработницей Машуней, которая, несмотря на очень простое деревенское происхождение и юный возраст, обладала удивительным вкусом, и накрытые ею столы неизменно восхищали гостей изысканностью блюд и сервировки. Общее впечатление дополнял белый кружевной передник и такая же лента на пышной гриве рыжих волос – Машу запоминали надолго.