Василия разбудило робкое прикосновение к плечу. Первое, что он увидел, открыв глаза, были стеклянные корешки оборванных световодов, свисаюшие из бледно-золотистой пористой стены, и по корешкам этим ритмично, как в танце, бегали радужные отражения вспышек. Сами стены, понятно, не отражали ничего… Пузырек на днях из штанов вылезал — доказывал, что стены эти вроде бы впитывают свет. И запросто: чем их ни освещай — они все равно светло-соломенные…

Робкое прикосновение повторилось. Василий скосил глаза. Шестипалая опушенная серебристой шерстью лапка деликатно, но настойчиво подталкивала его в плечо.

— Никак жрать захотел? — потянувшись, через зевок осведомился Василий.

— Зать! Зать! — взволнованным чирикающим голосом подтвердил Телескоп. Нагнулся и с трудом приподнял за один конец кривоватый металлический штырь. Не удержал — и уронил с глухим стуком.

— Ничо, бывает, — утешил его Василий и сел в упругой невидимой выемке.

Глянцевитый черный кабель толщиной с мужскую голень выходил из овальной дыры в полу возле самой стены; поднявшись на полметра, скруглялся подобно нефтяной струе и далее тек в десяти сантиметрах над покрытием к центру помещения. Что-то он все-таки содержал в себе весьма ценное, потому что дотронуться до него никому еще не удавалось — некая сила встречала руку и отталкивала. Но если сложить его вот так, кольцом, то эта самая сила образовывала ложбинку, в которой было очень удобно спать…

Итак, Василий сел и с удовольствием стал разглядывать фартук, свисавший со стены тяжелыми чугунными складками. А что? Очень даже солидно смотрится… Четыре световода оборвали, пока выкроили… Кстати, как там с трубой? Василий оглянулся.

— Н-ни хрена себе! — вырвалось у него в следующий миг.

В центре округлого помещения, как и положено, произрастала целая рощица световодов. Главный из них — колонна полуметрового диаметра — замедленными толчками бесконечно гнал то ли вверх, то ли вниз тяжелые сгустки сиреневой мглы. Так вот, у подножия этой колонны, рядом с освежеванным участком кольцевой трубы, по которому, наращивая на него новую кожицу ползали ремонтные улитки, к полу припал крупный пригорок нежного серебристого меха. Он заметно подрагивал и пялился на Василия без малого двумя десятками круглых, как пятаки, глаз.

Василий, несколько ошарашенный, повернулся к Телескопу.

— Ты их что, по всему потолку собирал?

— Зать! — чуть не подпрыгивая от нетерпения, повторил Телескоп.

Василий почесал в затылке.

— Ну ты даешь… Что я вам, универсам, что ли?

Он сбросил босые ноги на прохладное покрытие и, поднявшись, строго посмотрел в многочисленные глаза.

— Сачков буду гнать в шею, — предупредил он. — Такой у меня закон, ясно?

Несмотря на то что произнесено это было самым суровым тоном, пушистый бугорок облегченно защебетал и распался на восемь точных подобий Телескопа — таких же хрупких и невероятно лупоглазых… Но до Телескопа им, конечно, далеко, с тайной гордостью отметил про себя Василий. Чистый, ухоженный — сразу видно, что домашний…

— Фартук тащи, — распорядился он.

В смятении Телескоп схватился за металлический штырь, но тут же бросил и растерянно уставился на Василия.

— Фартук! — сводя брови, повторил тот. — Что мы вчера с тобой весь день мастрячили? Телескоп просветлел и кинулся к стене.

— Ат! Ат! — в восторге вскрикивал он, барахтаясь в рухнувшем на него фартуке.

Перед тем как надеть обновку, Василий полюбовался ею еще раз. Чтобы добыть на нее материал, они вчера ошкурили полтора метра большого кольца — Ромка присоветовал… Оказывается, если оборвать тонкий, как спица, световод тускло-серого цвета (рвать надо у самого пола, иначе до трубы не дотянешься), то он еще минут пять будет работать. Саму трубу не прорезает, а обшивку насквозь. Главное, только себе что-нибудь не отхватить впопыхах…

Василий завязал тесемки фартука за спиной и, приосанившись, оглядел бригаду.

— Ломометр! — негромко приказал он.

Пятеро Телескоповых родственников, отпихивая друг друга, ринулись к металлическому штырю подлиннее. Помещение наполнилось сердитым чириканьем.

— Кувалдометр!

Остальные с писком набросились на штырь покороче, немедленно пришибли кому-то палец (пострадавший пронзительно заверещал) и гурьбой поволокли инструмент туда, где на сером пористом полу угадывалось, если присмотреться, светлое пятно скока.

— Ну, с Богом!

Их выбросило дальше, чем обычно, — чуть ли не на середину улицы.

— Эх, мать! — восхищенно молвите Прям разлив на Волге…

Такого красивого утра он еще здесь не видел. Бледно-золотистые громады возносились со всех сторон к влажно-сиреневому с жемчужными наплывами небу. И такое же небо сияло под ногами — словно рухнувший недавно ливень затопил улицы, и вода стояла теперь, отражая подвижную жемчужно-сиреневую высь. В лицо веяло дождевой свежестью. Темные, едва, приметные кляксы скоков лежали, как незатопленные участки асфальта…