У крыльца годуновского дома спешились, бросив поводья коноводам. Голицын первым ступил на крыльцо, сверху оглянулся, покачал головой: внизу уже клубилась жадная до зрелищ толпа: что-то будет?

Вошли в большую прихожую с деревянными колоннами. Голицын обернулся, нашел глазами Михаила Молчанова:

— Ты берешь царицу с царевной, — и к Шерефединову: — Тебе — царь. Всех вместе не надо. Разведите по комнатам.

— А где они? — спросил Молчанов.

— Наверху. Ступайте. И сразу назад.

Молчанов и Шерефединов, сопровождаемые кучкой стрельцов, затопали по лестнице вверх.

Голицын остался внизу, он нервничал, ходил взад-вперед, потирая ладони, словно они мерзли у него. Вдруг остановился, прислушиваясь. Наверху началась какая-то возня, топот ног, короткий вскрик. Потом стихло. Хлопнула там дверь. И вот уже на лестнице появился Молчанов, бледный, но улыбающийся какой-то деланной улыбкой. Подошел к Голицыну:

— Все, Василий Васильевич, придушил старуху.

— А царевну?

— Не велено. С ней государь поиграться хочет.

— Потом, когда разойдется толпа, увези Ксению на подворье Мосальского.

— Хорошо. Спрячем.

Наконец наверху лестницы явился Шерефединов в сопровождении возбужденных стрельцов. Он прикладывал ко рту правую ладонь, молвил подходя:

— Все, князь. Дело сделано.

— Что у тебя с рукой?

— Да царенок кусучим оказался, зацепил меня саблей. Не хотел помирать, зараза. Едва большой палец не стесал. Хорошо, ребята подмогли.

— Хоть не поранили его?

— Не. Как велено было — придушили. Лицо целое.

— Ладно. На всякий случай оставайтесь здесь, будьте готовы к драке.

— Неужто кинутся, Василий Васильевич? Ведь оне им надоели хуже горькой редьки.

— Не думаю. Но на всякий случай будьте готовы.

Голицын, застегнув верхние пуговицы кафтана, решительно направился к выходу. Стрелец распахнул перед ним дверь.

Выйдя на крыльцо, перед которым гудела толпа человек в двести — триста, князь поднял руку, требуя тишины и внимания.

И толпа стихла. Дождавшись, когда и шиканье друг на друга прекратилось внизу, Голицын громко сообщил:

— Мы прибыли сюда по велению государя Дмитрия Ивановича, дабы взять за караул Годуновых. Но бывшая царица Мария и царь Федор, убоявшись праведного суда за их злодейства, приняли яд. Да упокоит Господь души их, — князь размашисто перекрестился.

Закрестились и в толпе: «Туда им и дорога», «Собакам собачья смерть».

Из реплик, доносившихся снизу, Голицын понял, что ему не поверили, но и не думали осуждать. «Зря опасался. У Годуновых не осталось защитников. Дмитрий, или кто он там, может смело въезжать в столицу. Чернь у него в кармане».

Басманов в сопровождении самых преданных ему лично стрельцов въехал через Фроловские ворота в Кремль и направился мимо Чудова монастыря прямо к Успенскому собору. За ними потянулся черный народишко, откуда-то проведавший: «По Ионину душу». Проболтался ли кто из стрельцов басмановских, а скорее просто догадались, уж очень патриарх изгалялся над именем государя: «Вор! Расстрига! Самозванец!» Вот и приспело ему за это наказание.

Басманов чувствовал настроение черни, а посему действовал решительно и смело, как когда-то дед его, Алексей Данилович, изгонявший из храма митрополита Филиппа [14] . Сегодня Петр должен показать, что он достойный внук своего деда. Тот изгонял по велению Ивана Грозного, внук — по приказу его сына Дмитрия Ивановича.

Подъехав к Успенскому собору, все спешились и, глядя на своего начальника, оставили шапки на луках своих седел, чтоб не снимать их перед входом в храм, а там иметь руки свободными. Крестясь, ступили на низкие ступени собора. Из храма доносилось пение, шла служба. Может быть, и сабли следовало оставить на седлах, но раз Басманов не сделал этого, то и стрельцы последовали его примеру.

Войдя в храм, Басманов решительно направился к аналою, за которым стоял седой попик, монотонно читая из книги, разложенной перед ним:

— …Господи, помилуй нас, на тя бо уповахом, не прогневайся на ны зело, ниже помяни беззаконий наших…

— Где Иов? — перебил его Басманов.

— Архисвятитель в алтаре, — пролепетал испуганно старик. Замерли молящиеся, на хорах оборвалось пение. Басманов прошел в алтарь, увидел сидящего на скамеечке с бархатной обивкой патриарха с посохом в руке, в сияющей золотом митре [15] , в изукрашенной ризе.

— Ну, изменник, — вскричал Басманов, чтоб слышно было по всему храму. — Выходи к народу, держи ответ!