— Можно мне еще «мартини»? — спросила она тоном девочки, которой захотелось еще порцию мороженого.

— Конечно. — Он помахал рукой официанту и заказал еще виски и «мартини».

— Вы были тогда в отъезде, — сказала Элис. — А мы с Робертом устраивали небольшой ужин. Ну и пригласили Пенелопу. Для стола не хватало одного мужчины, и этим мужчиной почему-то оказался Берти Фолсом. Как всегда.

— Что еще? — равнодушно спросил Крейг.

— Беда таких рослых людей, как вы, — сурово заметила Элис, — что они никогда не принимают маленьких людей всерьез.

— Это верно, — согласился Крейг. — Он действительно человек очень маленький. Итак, он сидел за столом рядом с Пенелопой.

— Потом проводил ее домой.

— Черт возьми! Он проводил ее домой.

— Вы считаете меня глупой сплетницей…

— Нет, Элис, — ласково возразил он. — Просто я…

— Тише, — прервала она его и кивнула на официанта, подходившего к ним с подносом в руках.

Они молчали до тех пор, пока тот не вернулся к себе за стойку.

— Ну хорошо, — сказала Элис. — Вот что произошло потом. На следующее утро я получила дюжину красных роз. Анонимно. Без визитной карточки.

— Это могло означать что угодно, — сказал Крейг, хотя теперь он был убежден, что это не могло означать что угодно.

— И с тех пор каждый год пятого октября я получаю дюжину красных роз. Анонимно. Разумеется, он знает, что я знаю, кто их шлет. Он хочет, чтобы я знала. Это так противно. Всякий раз, когда я прихожу в ваш дом и вижу, как он ест ваши закуски и пьет ваши вина, я чувствую себя запачканной, точно я его сообщница. Мне было стыдно своего малодушия: почему я ничего не сказала ему и не сказала вам? И вчера вечером, увидев, как он сидит во главе стола, наливает вино и вообще ведет себя по-хозяйски, как он проводил всех гостей, а сам остался, я поговорила с Робертом. И он со мной согласился: я не могу больше молчать.

— Приятно было увидеться с вами. — Он поцеловал ее в щеку и встал.

— Я не знаю, каким моральным кодексом мы сейчас руководствуемся, — сказала Элис. — Может, нам и не надо так уж серьезно относиться к адюльтеру — мы смеемся, когда узнаем, что кто-то из наших друзей завел любовную интрижку. Я и про вас кое-что слышала.

— Ну конечно, слышали, — согласился Крейг. — И разумеется, в этом много правды. Мой брак — давно уже не образец супружеского счастья.

— Но то, что делает она, ни с чем не сравнимо, — сказала она прерывающимся голосом. — Вы замечательный человек. Настоящий друг. А этого ужасного коротышку я терпеть не могу. Сказать по правде, мне и Пенелопа перестала нравиться. При всем ее очаровательном гостеприимстве есть в ней что-то фальшивое и грубое. Уж если говорить о каком-то моральном кодексе, то для меня, например, он состоит в том, чтобы прийти на помощь другу, если он незаслуженно страдает. Вы недовольны, Джесс, что я все это вам рассказала?

— Еще не знаю, — в раздумье сказал он. — Во всяком случае, теперь я позабочусь о том, чтобы розами вам больше не докучали.

На следующий день он известил жену письмом, что возбуждает дело о разводе.

Другой бар. На этот раз — в Париже. В отеле «Крийон», совсем рядом с посольством. Он усвоил привычку встречаться с Констанс в этом баре — после окончания ее рабочего дня. Здесь было его постоянное пристанище. Все остальное время от бродил по городу, осматривал картинные галереи, толкался на рынках и среди молодежи Латинского квартала, заходил в магазины попрактиковаться в языке, сидел в кафе, читая газеты, иногда обедал с кем-нибудь из тех, кто работал с ним над фильмом, снимавшимся во Франции, и проявлял достаточно такта, чтобы не спрашивать, чем он занимается теперь.

Он любил этот бар, где собирались у стойки оживленные, шумные группы английских и американских журналистов, любил наблюдать непрерывный поток сменяющих друг друга вежливых, элегантно одетых пожилых американцев, которые еще до войны останавливались в этом отеле. Нравились ему и восхищенные взгляды, которые бросали на Констанс другие посетители, когда она, войдя в бар, шла к нему торопливым шагом.

Он встал ей навстречу и поцеловал в щеку. Несмотря на то что она просиживала целые дни в прокуренной конторе, от нее всегда веяло свежестью, словно она только что гуляла в лесу.

Она заказала себе шампанского, «чтобы удалить изо рта привкус молодости», как она поясняла.

— Всегда удивляюсь, — заметила она, потягивая шампанское, — когда вхожу и вижу, что ты здесь.

— Я же сказал, что приду.

— Да. И все равно удивляюсь. Каждое утро, расставаясь с тобой, я думаю: ну вот, уж сегодня-то он наверняка встретит какую-нибудь неотразимую красавицу или вдруг вспомнит, что вечером ему непременно надо быть в Лондоне, Загребе или Афинах, где выступает знаменитый актер или актриса.

— Ни в Лондоне, ни в Загребе, ни в Афинах нет никого, с кем я хотел бы встретиться, и единственная неотразимая красавица — это ты. Других я нынче не встречал.

— Какой ты милый. — Констанс сияла. Она по-детски любила комплименты. — Ну, рассказывай, чем ты сегодня занимался.

— Три раза я занимался любовью с женой перуанского оловянного магната…

— Вот как. — Она засмеялась. Ей нравилось, когда ее дразнили. Но не слишком.

— Постригся. Обедал в итальянском ресторанчике на улице Гренель, читал «Монд», зашел в три галереи и чуть было не купил три картины, выпил стакан пива в кафе «Флора», потом вернулся в гостиницу и… — Он замолчал, видя, что она не слушает. Констанс не сводила глаз с молодой американской четы, проходившей в глубь зала мимо их столика. Мужчина был высок ростом и с таким приятным и открытым лицом, что казалось, будто он никогда ни в чем не сомневался, не знал никаких огорчений и не представлял себе, что могут существовать люди, которые желали бы ему зла. Девушка, бледная высокая красавица с черными как смоль волосами, с темными, широко поставленными глазами, выдававшими ирландское или испанское происхождение, передвигалась с неторопливой грациозностью, ее темная соболья шуба ниспадала мягкими складками. Она улыбнулась каким-то словам мужа, взяла его под руку, и они пошли между стойкой и столиками, расположенными вдоль окон. Казалось, они никого в зале не замечали. Но не из-за неумения вести себя. Они просто были так заняты собой, что даже небрежный, мимолетный взгляд, когда можешь увидеть, а может быть, и узнать чье-то лицо, был бы для них расточительством, потерей драгоценного мига общения друг с другом.