— Гей! — крикнул Аникита Ильич и приказал появившемуся лакею звать немедленно наверх «маленькую» барышню…

Когда, действительно, маленькая, всегда робкая, а теперь совершенно перепуганная Дарьюшка явилась в кабинет, то последовало почти то же…

— Поцелуйтесь! — приказал Аникита Ильич… — Дарьюшка, он нам родня. Он мне племянник. Поняла? Нет?

Молодой человек, нагибаясь, расцеловался с родственницей, но нисколько при этом не смутился… Эта маленькая девочка, с глупо испуганным лицом, если и смутила его, то совершенно на иной лад. Она поразила его прежде всего своим удивительно невзрачным видом, малым ростом, глупым лицом.

«Ну, уж невеста?!» — подумал он.

Затем весь день Аникиты Ильича спутался. Он не расставался с племянником. Прием просителей был отменен, доклад коллежского правителя и заведующего канцелярией ограничился двумя-тремя важнейшими делами, пока отпущенный Дмитрий Басанов переодевался… Гулять по саду старик тоже не пошел…

К обеду старый барин явился под руку с молодым и представил ему всех присутствующих — и свойственников, и нахлебников. День и приезд офицеру напомнил всем другой день и другой приезд… Все было буквальным повторением того, что видели давние высокские обыватели лет десять тому назад. Тогда явилась красавица и всех сразу очаровала и все почуяли, что она сделается важной личностью в доме. Теперь явился красавец, и все также ясно поняли, что ему суждено стать важной личностью в ближайшем будущем и еще важнейшей в далеком будущем…

Как был радостно настроен тогда барин, так же был весел и счастлив он и теперь, пожалуй, даже еще счастливее… Причины были разные… Тогда он радовался за себя лично, а теперь за свое детище… Все думали, что детище — Дарьюшка, и ошибались. Если бы маленькая барышня вдруг умерла, то барин был бы огорчен наполовину… Она, Высокса, все-таки стала бы по закону Басман-Басановскою.

За обедом все заметили, что Сусанна Юрьевна как-то особенно красива. С прической ли своей она что вдруг сделала, или же удивительно изменчивое лицо ее преобразилось от оживления и радости.

Даже Аникита Ильич заметил эту перемену и подумал:

«Не такая она себялюбивая, как я полагал. Вот радуется за меня и за Высоксу!»

Тайная мысль Аникиты Ильича, что судьба сама привела к нему наследника, мужа для дочери, и что этот брак — дело решенное, разумеется сообщилась тотчас же всем. Все приветливо глядели через стол на гостя-офицера, носящего фамилию барина, и всем будто казалось, что он не сегодня утром явился, а уже давно живет в Высоксе.

Сусанна глядела на Дмитрия так, как если бы тоже его давно знала и любила. Он сидел рядом с ней, но на ее обычном месте, около Аникиты Ильича. Гостей на это ее место никогда не сажали. Убеждение, что этот молодой человек будет объявлен женихом Дарьюшки не позднее, как через несколько дней, а затем сделается владельцем всего состояния, главным лицом после старика дяди, то есть заменит ее самое, — не печалило Сусанну, а радовало.

— Молодые-то господа нас затрут! — сказала ей Угрюмова.

— У меня на это свои мысли! — загадочно ответила на это Сусанна, смеясь и тщательно прихорашиваясь к обеду.

Дарьюшка, сидевшая около отца и против молодого человека, была как потерянная… Все, глядя на нее, недоумевали… Разумеется, девушка-подросток тоже поняла, что это жених, ее будущий муж… Никто, от барина до последнего мальчугана-буфетчика, этого не сказал. А между тем все это знали, как если бы барин сам объявил это с порога зала, как когда-то объявил о смерти Алексея Аникитича.

Громкий и веселый говор за обедом не прекращался. Дмитрий Басанов говорил с Аникитой Ильичом о Петербурге и о службе в гвардии. Старик вспоминал свое время. Разница оказывалась огромная.

То были последние годы царствования «дщери Петровой» и шестимесячная «неразбериха» Петра Федоровича. Теперь кончался уже третий десяток лет славного и громкого «во всем свете» царствования «Великой» монархини. За эти тридцать лет было так много пережитого россиянами, что молодой Басман-Басанов при иных воспоминаниях, иных вопросах старого Басман-Басанова раскрывал широко глаза и говорил:

— Возможно ли… Вот удивительно… Не вы мне это скажи — не поверил бы.

Аникита Ильич смеялся:

— У нас в казармах своя скотина была: коровы, овцы, свиньи… Жены-солдатки доили, а ребятишки свиньями и поросятами занимались… А пойдем летом в лагерь, а то в поход, скотину гоним: каждая рота свою.

— Да, ведь это же не полк, а цыганский табор! — заметил Дмитрий.

— Истинно так, — отозвался Аникита Ильич, смеясь. — Так вот поди… привычка. Никому на ум не приходило, пока Петр Федорович не ахнул на нас и не завел немецких порядков…

Среди обеда, говора и общего оживления со стариком вдруг приключилось что-то. Он слегка изменился в лице, оглянул весь стол страшными глазами и остановил их на госте. Молодой человек, не привыкший к дисциплине Высоксы, спросил наивно:

— Вам нездоровится, дядюшка?

Но он не получил ответа. Все смолкло и замерло за столом. Даже Сусанна тревожно глянула на дядю, изумляясь необычному явлению. А Аникиту Ильича будто ножом в сердце ударила нежданно явившаяся мысль.

«Что же это я? — думалось ему. — Ума решился?!»