Он постоянно выигрывал, обыгрывая и самого хозяина, обыгрывая и всех его гостей, но, несмотря на то, что в числе этих картежников-гостей были тоже своего рода специалисты, Михалиса ни разу не только никто не поймал в шулерстве, но даже и не заподозрил. Иногда греку случалось проигрывать большие суммы, но замечательно то, что он всегда отыгрывал их назад. И это все знали. Когда он приходил в отчаяние, то все утешали его, что в следующий же раз он все вернет и еще выиграет вновь куш.

Приехав однажды в Высоксу на несколько дней якобы с каким-то поручением к Басман-Басанову от его товарища по полку, Михалис остался, прожил месяц, два и так сумел понравиться Дмитрию Андреевичу, что он попросил грека вернуться и прожить все лето.

Разумеется, Михалис явился, прожил лето, но осенью и не помышлял уезжать, имея уже квартиру в три комнаты и ежемесячное жалование якобы за то, что заведовал пирами, обедами и ужинами. Умный, хитрый, алчный и завистливый Михалис сумел поладить со всеми, но добился только того, что его терпели, ибо никто в Высоксе не был с ним дружен. Как будто чутье говорило всякому, что грек — человек злой и искусный притворщик. Но главное, чего Михалис никогда достигнуть не мог, как ни выбивался из сил, было расположение к нему самой «барышни». Несмотря на все его усилия войти в доверие к ней и сделаться равно и ее наперсником, Сусанна с трудом выносила его. Разумеется, главное, в чем она его упрекала, было появление картежной игры.

Точно так же не любила Сусанна Юрьевна и князя Никаева, хотя не могла вполне отдать себе отчет, что руководило ею в этой неприязни. Вероятно, чутье подсказывало Сусанне, что князь Давыд не может быть тем, чем притворялся. Будучи когда-то, хотя и недолго, соперником, он не мог, по соображению Сусанны, сделаться теперь первым другом того, кто отнял у него и любимую девушку и огромное состояние.

Сусанна лучше других знала, как все приключилось… Если бы не внезапная смерть Аникиты Ильича то, конечно, теперь Высокса и все заводы принадлежали бы княгине Никаевой. Ту роль, которую играет Дмитрий Андреевич, играл бы теперь князь Давыд Анатольевич. Если она сама помнит это живо и все в Высоксе помнят, то неужели же сам князь Давыд забыл это?.. Сусанне казалось, что если Михалис лукав и хитер, то его все-таки может за пояс заткнуть Никаев. Она часто спрашивала себя: любит ли Давыд по-прежнему Дарьюшку? Иногда она даже приглядывалась, подсылала других подглядывать, но никогда ничего подозрительного не оказывалось.

«По всей вероятности, — решила она мысленно, — Давыд был сильно влюблен не в Дарьюшку, а в ее огромное состояние. И если он теперь злобствует тайно и ревнует Басанова, то конечно, не к Дарьюшке, а к Высоксе…».

Во всяком случае тесная дружба его с Басановым казалась Сусанне неестественною.

Князь Никаев, долго отлучавшийся в Москву, вернулся вновь в Высоксу только года с полтора тому назад, но тотчас сравнялся с Михалисом и даже стал ближе к Басанову. И если Михалиса все терпели, то князя Давыда все равно любили: и нахлебники, и гости, и дворня. Одна Сусанна Юрьевна равно ненавидела обоих и если бы ее воля, то конечно она тотчас же изгнала бы обоих с Высоксы.

И часто она гневно толковала об этих двух людях с тремя своими приближенными: с Угрюмовой, Змглодом и новым любимцем Бобрищевым. Все трое равно не любили ни князя, ни грека. Умный Змглод тоже считал Никаева не в пример ехиднее Михалиса.

Празднество, против которого восстала Сусанна Юрьевна, все-таки состоялось.

Большой обед на семьдесят человек, шумный, гулкий, «непорядливый», по мнению и барыши и даже кроткой барыни, длился с пяти часов до сумерек. Вина было много больше, чем блюд. Двух московских гостей взяли под руки лакеи и увели из-за стола… Денис Иваныч, тоже приглашенный вместе с женой, полусурово, полунасмешливо переглядывался с Сусанной Юрьевной и изредка качал головой, осуждая все, что творится и о чем и не грезилось при старом барине. После обеда гости сильно навеселе разбрелись по саду. Когда стемнело, все снова собрались в доме смотреть потешные огни на озере.

Ракеты, колеса, стрелы, бураки и пыжи следовали без конца… Внизу, под окнами барского дома, на площадке чернела и ревела сильно, через край, угощенная толпа заводских крестьян.

Всюду в этом веселье чувствовался разброд, отсутствие правящей руки.

— Доживем мы скоро до беды, — сказал Змглод, встретив Сусанну Юрьевну в зале, среди толпы гостей, совершенно бесцеремонно толкавшейся вокруг нее и вокруг барыни Дарьи Аникитичны.

— До какой? — сурово спросила Сусанна. — До разоренья или до чего другого?

— Разориться мудрено, — ответил Змглод. — Два года степенства покроют десять лет баловничества. Доходы велики — страсть! А я боюсь иной беды.

— Какой?

— Сам не знаю, Сусанна Юрьевна. Уж очень все распустилось… И Аникита Ильич опять ходить начал!

— Поймай его, — как-то злобно отозвалась она.

— Нет. Не мое это дело. Я своими был занят и поважнее, тоже ловил… Зато и словил! — самодовольно вымолвил он.

— Что ты говоришь, Денис Иваныч?

— Говорю: ловил… ну, и словил!

— Кого?

— Сами знаете. Что же спрашивать?

— Аньку?

— Его самого.

— Когда?

— Сейчас… да-с. Сейчас в толпе накрыли мои двое молодцов.

— Правда ли, Денис Иваныч? — выговорила Сусанна взволнованно.

— Уже сидит, барышня. Сидит, заперт в полицейском доме. Взят, как вы приказали, — живьем!

Сусанна провела рукой по лицу и тяжело вздохнула…

Онисим Гончий действительно был во время празднества выслежен и схвачен около дома в толпе.