– Я уже все, все, - зачастила она, вытирая слезы.
– Сейчас. Я Лейя, жена Алхаза. Вы меня и не помните наверно.

– Где Алхаз?

– Там он, - Лейя кивнула в сторону дверного проема.
– Лежит. Плохо ему стало, когда эти налетели, дочку, кровиночку нашу, забрали.

– Позови кого-нибудь: пусть занесут раненых в дом.
– Женщина, кивнув, вместе со все еще всхлипывающей от пережитого дочкой скрылась в доме. Ройс вернулся к Уолтеру, бросил взгляд на остальных дружинников. Курт перевязывал куском ткани бедро стонущему от боли Эзре, привалившемуся к тележному колесу. Рядом с ним, что-то утешающе шепча, все также сидел брат.

– Курт.
– Тот поднял голову, и Феликс, вдруг, ощутил весь груз лет, лежавших неподъемным камнем на плечах седого ветерана.

– Кевина с донесением - в замок. Весь десяток Румпеля - сюда. Пусть захватят собак. Лекаря - тоже сюда: в первую очередь. И несколько подвод.

– Может, лучше я?
– Курт поднялся на ноги.
– Кевин ранен.

– Вот именно поэтому его. Ты мне здесь нужней будешь. Вы кто?
– вопрос обращен к двум парням, одному рослому, высокому, и второму пониже, вышедшим из дома.

– Так, это, я, стало быть, Вилер, сын папашин. Старшой, - отвечает более рослый.
– А это Рейрам, муж сестры, стало быть. Матушка сказала, раненых в горницу перенести?

– Да. Возьмите пару жердей, - Феликс показал на стоявший неподалеку дровяной сарай, - и несколько полотенец: сделаете носилки.

– А что с этими, мессир?
– Вилер указал на два тела в глубине двора, подававших признаки жизни: наемники Энцо.

– Этих тоже перенесите, - после некоторого раздумья ответил Ройс.
– В овин.

Пока парни суетливо мастерили носилки, Феликс, опустившись перед Уолтером на колено, отер его губы от кровавой пены.

– Пить...
– прошептал Уолтер.

– Нельзя тебе пока пить. Потерпи, скоро лекарь приедет.
– Только сказав это, Ройс заметил, что Корвин потерял сознание.

– Несите, - сказал он подошедшему Вилеру и, проследив, как носилки с Уолтером исчезают в доме, зашел следом.

Парни аккуратно, стараясь не дергать носилки, занесли их в большую комнату, положили на лавку, застеленную куском полотна. Феликс огляделся. Центр комнаты занимал стол: наверно, тут усаживалась трапезничать сразу вся большая семья старого коттера. Возле стен стоят лавки, под лавками - сундуки, щерившиеся сейчас на Ройса выпотрошенными внутренностями. На одной из лавок сидели две испуганные девушки.

– Как тебя зовут?
– обратился Феликс к той, что постарше.

– Матушка Марией назвали, - глаз она не подняла, смотря куда-то в пол.
– А это сестра моя, Лоцна.

– Вот что, Мария. Принеси-ка ведро воды, да холста чистого, локтей пять. И корпии из ветоши чистой нащипай.

Затем Ройс подошел к лавке. Уолтер все так же был без сознания. Может, это и к лучшему. Он аккуратно поднял руку, которой Корвин зажимал рану на животе, осторожно завернул кольчугу вверх. С присвистом вдохнул воздух сквозь зубы. На войне армейские лекари называли такие раны - заворот: клинок меча или острие копья входили глубоко внутрь живота, повреждая все на своем пути. Плохо. Очень плохо. Будет ли толк от искусства Себаста, лекаря баронии? Сейчас бы мага-целителя. Да где его возьмешь?

Ройс откинулся к стене, закрыл глаза. Горячка боя постепенно отпускала, отзываясь запоздалой дрожью в мышцах. Он не убивал человека уже шесть лет. Нет. Человека - восемь. Мруны ведь, - не люди. Этот вывод был одним из немногих, с которым согласились и священники людей, и древники туатов, и жрицы ардаров. Хотя, как на взгляд Феликса, мруны не сильно и отличались от людей. Две руки, две ноги, голова. Ну да, зубов больше, да половина из них - клыки. И кожа зеленого оттенка. И рожи, как на вкус любого из хионцев, страховидные. Но, также как любой из воинов Хиона, носят доспехи, скримеры - изогнутые мечи. У них нет лошадей, но есть гаркхи - здоровые хищные твари, рвущие своими тяжелыми челюстями в бою и пеших, и конных. А более всего роднило их с людьми, именно с ними, а не с туатами или ардарами - тяга к разрушению и насилию. Чем солдаты Асты были лучше мрунов, когда армия Семиградья штурмом взяла столицу Таршиша, Геронну? Мруны, пожалуй, были даже честнее - там, где они проходили, оставались лишь руины да выжженная земля...

Феликс услышал шарканье, и открыл глаза. В горницу, медленно ступая, приволакивая правую ногу, вошел Алхаз.

– Мессир...
– старик, тяжело выдохнув, присел на ближайшую лавку.

– Рассказывай.

– А что рассказывать, мессир?
– опять вздохнул старик. Наскочили эти, уже, стало быть, после заката. С графом Энцо, стало быть. Он говорит: все тут мое и земли мои, а вы - мои данники. Ну, и про дочку. Про право первой ночи. Чтоб его душе бродить в вечной тьме! А что мы супротив оружных можем сделать?
– с горечью спросил он.
– Я, было, попробовал заикнуться, что мы вольные люди. Землю-то в найм я брал еще у вашего батюшки, а сейчас, стало быть, у вас. Да куда там.
– Старик потер заметно опухшую скулу.

– Вас нам сам Предвечный отец привел, мессир, не иначе, - продолжил он.
– Ох, и подумать страшно, что было бы, если бы Эвейна...
– голос старика предательски дрогнул.

– Ничего, Азхол.
– Феликс подошел к фермеру, положил руку на плечо.
– С твоей дочерью, хвала богам, все в порядке, а граф сейчас держит ответ перед судом, более высшим, чем любой на этом свете.

Их разговор прервала Мария, вошедшая в комнату с ведром воды. Через плечо перекинут отрез материи.

– Вот, мессир. Вы просили, - она поставила ведро на пол, наконец-то взглянув на Феликса.
– А корпию я сейчас нащипаю, матушка с Лоцной мне помогут.