Лето 2001 года. Станице Слепцовская. Разговор на базаре с кузнецом-цыганом, великолепно говорящим по ингушски и по-русски. Цыгане извечно были но Кавказе кузнецами. Какие тайны – цыганские, ингушские, русские ли или своего традиционного ремесло – знает этот человек предлагающий купить подкову?

Надо было его видеть! Веселый, счастливый. Говорил: сможет накормить пол- России. А его за это вызывают в Москву – дело подсудное, задержали колонну, пойдете под расстрел. И все-таки у кого- то сердце дрогнуло, его решили спрятать подальше, а потом – забыли. Спрятали в середине России, в Липецкой области, как раз возле тургеневских мест, на реке Сестре, в маленьком совхозе «Пальна Михайлова». По обеим берегам речки две помещичьи усадьбы. И я оказываюсь в тишине, в другом воздухе, ландшафте после Кавказа и Грозного, после той энергетики и южного темперамента. И совершенно других законов жизни.

Вот она, белая страница. Когда он приехал туда, ему было десять лет, а он не понимал тамошнего русского диалекта, потому что на Кавказе по-русски говорили иначе. Он оказался в другой стране. Зимой – бескрайние снега, под окном пробегает красная лисица… А весной – «разливы рек, подобные морям»: все тонуло в воде. Когда же вода спадала, мальчишки вели его добывать кленовый сок – он был сладкий, а березовый – нет. Мальчик, сильно чувствующий, с богатым воображением, оказался на Бежином лугу, точно в местах, описанных Тургеневым. Мальчишки рассказывали небылицы про ведьм, про наговоры и заговоры. Он стал жить в этом фольклоре, в новой бытовой, предметной среде. И сласти можно добывать не в тростнике, в плавнях Терека, где живут дикие пчелы и откладывают мед – белый, розовый, красный, ломаешь трубочку, а там эта чудная сладость. А здесь можно питаться соком, и он – в деревьях. Менялось мировоззрение мальчишки, новый мир оказался очень активной силой, повлиявшей и на характер, и на пристрастия. Но было и другое, была эвакуация.

Я помню, как мама со мной и сесгрсй переплывала Каспийское море на танкере, помню Среднюю Азию, Туркмению, Красноводск. Тогда была холера. Я тащу двухлетнюю сестренку на спине, переступая трупы, перепрыгивая, боясь на кого-то наступить. Мы доехали до Иркутска, и тут нас обворовали – остались без денег, без крова. И без отца – он в зто время командовал в партизанском отряде.

Эта еще одна история с отцом, перевернувшая жизнь мальчишки, но кто знает, какой замес рождает ученого?! Вот он говорит:

Мать жалела, почему не осталась на Кавказе. Они бы спасли всех нас, помогли – верила кавказцам. А я уже потом, когда выбирались из Сибири на запад и плыли на теплоходе «Худа-бердин» по Белой, по Каме, по Волге, все слушал и слушал разно говорящих людей. Этот шум почему-то был для меня очень важным. Я прислушиваюсь к нему, различаю слова, вижу чьи-то лица, прищур глаз, ухмылку – разные незнакомые лица окружают меня с детства. Я запоминал что-то важное в ник, особенное. И в том не было моих специальных усилий.

После развода, помыкавшись и помотавшись, бедная женщина с двумя детьми решила вернуться к себе на родину – в Тулу. Там она устраивается на работу… в Ясную Поляну. Вот какой подарок уготовила судьба будущему этнологу Яну Вениаминовичу Чеснову! Тульская областная библиотека, как известно, одна из лучших в России. Ее фонд – два миллиона книг. И все они были в его распоряжении.

Мало того, – говорит он почему-то шепотом, – не поверишь, но я иногда ночевал на диване, где родился Великий.

И замолкает, возможно, заново переживая этот момент или задумавшись. Потому что, если присмотреться внимательно, судьба неотрывно следила за перипетиями его жизни и всегда, даже в самых тяжелых испытаниях, получалось так, что все ему, будущему ученому, было – на пользу, а ей – на руку.

Читал я по 200-250 страниц в день, спешил, боялся мало прочитать. И к Университету…

Ингушские башни. Если воспринимать их снизу, от уровня земли, то это – фаллические символы. А если с неба – окаменевший луч звезды, символ женщины. Нельзя подходить к народной символике однозначно: в ней всегда скрыта волнующая мысль о разделенности полов и их слиянии ради порождения жизни

Понятно, что к Университету он был подготовлен блестяще, поступил, а о специализации уже не думал – все решилось.

У Толстого был огромный интерес к Востоку, это известно, и через подбор книг, его рассуждения и мысли по поводу Востока, он, Великий, как говорит Чеснов, передал интерес этот, сам того не ведая, подростку с Кавказа.

В Москве тогда было полно китайцев, и он стал учить китайский. Уже скоро стал неплохим специалистом по его истории, хорошо знал язык. Но… не был ни комсомольцем, ни членом партии, и Китай, естественно, был закрыт для него семью печатями.

Но почему Китай? Ведь Толстой никогда не увлекался Китаем.

Да, не увлекался, но литература была, особенно по буддизму. А увлекся потому, что китайцы были живые носители языка и культуры, а это, как я рано понял, для меня оказывалось самым интересным — неизвестный народ, его язык, поведение, привычки, культура. Целый мир рядом с тобой и друг Се Ю-Шиг но все равно таинственный, не похожий на мой. Понять, проникнуть в него становится навязчивой идеей, целью. Тан я стал этнографом, вернее, антропологом – «изучателем человеков». Китай – далеко, а Кавказ – близко и, родившись на Кавказе, вдохнув его воздух, я, по сути, никогда его не выдыхал. Вообще, думаю, каждый нормальный человек, попади он в такой водоворот жизни, стал бы думать этнографически. Что это такое? Внимание к человеку. Я изучаю, как человек «делается» немцем, мордвином, русским. Мало поставить такую задачу, надо найти средства решить ее. Надо иметь методики, подходы. У меня есть свои секреты.