Шрифт:
Муж, громко смеясь, сказал:
— Да, черт возьми, я ревновал вас. Но теперь, Александр Семенович, я бы вам и сам сказал: поухаживайте, милый друг, за моей женкой.
Они втроем стали смеяться, иронизируя над своей полнотой, седеющими волосами и поблекшими чувствами. Вдруг муж сказал:
— Друзья, постойте минутку — пришли центральные газеты, и я боюсь прозевать…
Они остались вдвоем. Она сказала, улыбнувшись:
— Да, Саша, это было нехорошо с вашей стороны…
Саша, волнуясь и не понимая, сказал:
— Но ведь я думал, что муж все узнал… Я не хотел вам доставлять лишних страданий… Поверьте, я вас так любил…
Она вдруг сердечно и от души рассмеялась. Она так засмеялась, что он не знал, что подумать.
— Что вы смеетесь? — грубо спросил он.
Она сквозь смех еле могла сказать:
— Слушайте… Ведь тогда… помните… ну, в тот день, когда вы были у меня… Ведь это был не муж…
— Как не муж?! — спросил Саша, ужасаясь.
— Ну да, — сказала она, смеясь, — это была телеграмма. Муж прислал мне телеграмму, что он задержался.
— Но ваша дочка…
— Девочка ошиблась… Она на каждый звонок кричала: папа приехал… Я, как сумасшедшая, кричала вам из окна, чтоб вы вернулись… Но вы… соскочили со своего дерева… и сразу исчезли…
Она, сдерживаясь и кусая губы, смеялась. Ее подбородок дрожал, и плечи тряслись от хохота.
— Но как же так? — бормотал он. — Я думал… Фуражка, воротничок, которые я оставил…
Она, было перестав смеяться, снова захохотала так, что он подумал, что с ней истерика. Она сквозь смех еле могла сказать:
— Как же вы, Саша, уехали в Москву-то… без фуражки? Вы бы хоть зашли за фуражкой…
Он, сам не зная, что говорит, сказал:
— А куда же вы дели мой воротничок и фуражку?
— Ну, не помню, голубчик, — сказала она, — кажется, спрятала и сохранила на память.
Он хотел выдавить на своем лице улыбку, но не мог и стоял, смертельно бледный, дрожа от волнения.
Она вдруг, увидев его в таком состоянии, перестала смеяться. Она сказала:
— Простите, Саша, что я так смеюсь… Я вас очень любила…
Он взял ее руку и стал целовать, бормоча:
— Боже мой… Ну, как же так?.. Какая комедия жизни… Я вас тоже любил. И так ждал…
Тень прошла по ее лицу, и губы ее дрогнули, но она, отдернув руку, сказала:
— Муж идет, после поговорим…
Муж подошел к ним, на ходу разворачивая газету. Саша, взглянув на часы, пробормотал:
— Ого, уже три. Ведь через сорок минут отходит мой поезд.
Они стали жалеть, что он уезжает. Они хотели, чтоб он зашел к ним — сыграть в преферанс. Как, право, жаль, что они встретились только сегодня.
Саша поспешно стал прощаться с ними и, бледный и растерянный, пошел в свой санаторий.
Через полчаса он, по-прежнему взволнованный и потрясенный, сидел в вагоне.
И когда поезд тронулся, Саша распаковал чемодан, нашел карточку Музы. Он долго всматривался в дорогие черты и бормотал:
— Ну, как же так?.. Ну, как же это могло случиться?..
Вдруг снова он ощутил в своем сердце любовь, но не к этой прежней, тоненькой красавице, а к той женщине, которую он сейчас оставил в нарзанной галерее.
Ее смех смутил его. А то он сказал бы ей больше о своем чувстве, о том, что все эти годы он помнил и любил ее.
Он вдруг подумал, что он сейчас может сойти на станции и вернуться в Кисловодск.
В это время поезд остановился в Ессентуках. Саша стал судорожно упаковывать свои вещи, чтоб сойти тут. Но поезд вскоре тронулся, и Саша остался. Он подошел к открытому окну, бормоча:
— Как глупо все, ах, как все глупо…
Потом вдруг сердце у него упало, когда он подумал, что ведь он даже и не знает, где и в каком городе они живут. В своем волнении, в своем поспешном прощании он даже не спросил ее об этом.
И тут он снова, как и когда-то в Киеве, понял, что он потерял ее. И теперь уж, наверно, навсегда.
Слезы показались на его глазах. Он снова метнулся к своим чемоданам, чтобы выйти в Пятигорске. И, подойдя к окну, сказал:
— Как глупо все… Какая комедия жизни… Вот она, старость и увядание…
В Минеральных Водах он опять хотел было вернуться в Кисловодск, но носильщик, схватив его вещи, сказал:
— Поспешайте, гражданин. Московский поезд сейчас отходит.
И он покорно последовал за носильщиком.