— А у нас целых две комнаты, — бойко ответила девочка. — Только мама пошла в магазин, а папа на работе, а Федя — не знаю где.

В простенке между окнами стоял комод, накрытый кружевной салфеткой, на нем зеркало в деревянной раме с резными розочками, а выше на стене — две увеличенные фотографии: пожилой мужчина в форме связиста и совсем еще молодая круглолицая женщина с мелко завитыми волосами.

Петров прошелся по комнате, внимательно осмотрелся, прищурился на портреты хозяев. Потом вдруг сказал:

— Хочешь, я сейчас все угадывать буду? Ну, слушай. Вот на этой красивой кроватке спишь ты, а Федя — на раскладушке за шкафом, и покрывается он той старой шинелью. У тебя для игрушек есть вот этот столик, а Федины учебники и тетради валяются на подоконнике; и уроки он делает за обеденным столом, а мама всегда кричит, что он пачкает чернилами клеенку. Вот эти хорошенькие красные туфельки тебе купили совсем недавно, а Феде ничего не купили. Ему отдали старые папины ботинки. Угадал?

— Угадали, угадали! — девочка захлопала в ладоши. — Все угадали!

— И еще угадаю… — Он кивнул на портреты хозяев. — Ты папина и мамина. А Федя… Федя не знаю чей…

— А вот и не угадали! — обрадовалась девочка. — Он только папин и еще мой.

— Не угадал, — вздохнул лейтенант.

— Извиняюсь, кто здесь будет Петров?

— Я — Петров. Гражданин Новиков? Подойдите, пожалуйста.

Однако посетитель остался на пороге, теребя в руках форменную фуражку.

Петров смотрел на него выжидательно. У его стола сидел мужчина в хорошем модном сером костюме. Вид у этого мужчины был унылый, правая щека подвязана.

Поколебавшись с минуту, Новиков, видимо, решился. Он подошел к столу, положил перед Петровым повестку, пришлепнул ее ладонью и заговорил повышенным тоном:

— А позвольте спросить, какое вы имели право прийти на квартиру, когда не было взрослых, и морочить голову ребенку? Я буду жаловаться! У меня, извиняюсь, нет времени ходить по вашим детским комнатам. Зачем вызывали?

— Я постараюсь отпустить вас побыстрее, — сдержанно сказал Петров. — Вот только закончу разговор. Присядьте пока. — Он кивнул ему на тот самый табурет у окна, на котором совсем недавно сидел усталый и избитый Федя Новиков. Потом повернулся к человеку с подвязанной щекой.

— Продолжим, гражданин Сидоренко. Итак, сколько лет вашей старшей дочери Тане?

— Скоро четырнадцать.

— Она у вас от первой жены?

Сидоренко потрогал марлевую повязку на щеке, прищурился.

— А какое это имеет значение, товарищ лейтенант?

— Очень большое. Четырнадцать лет — это уже почти девушка. Вы хорошо зарабатываете, а она ходит в дрянных обносках вашей молодой жены. Ваша младшая дочь получает все — игрушки, книжки, нарядные платья. А от старшей вы все запираете на ключ. Обижаете ее на каждом шагу. Немудрено, что девочка плохо учится, бродит по улицам, подпадает под влияние всяких темных элементов.

— Мне об этом ничего не известно, — пряча глаза, сказал Сидоренко.

— Ах, не известно? А то, что вы избили Таню, когда она сломала иголку в швейной машине вашей жены, — это вам известно?

Сидоренко вспыхнул.

— Да ведь не бил я ее, товарищ лейтенант! Так — приструнил по-отцовски немного…

Петров взял со стола раскрытую папку.

— Вот акт. Здесь подписи врача и свидетелей из вашей же квартиры. Вас надо бы отдать под суд, но мы этого не делаем, потому что понимаем: от этого вашей дочери будет хуже.

Сидоренко нервно поправил повязку, которая все время сползала у него со щеки, покосился на сидящего с опущенной головой Новикова.

— Вы могли бы, товарищ лейтенант, и без посторонних поговорить со мной.

— Ничего, — спокойно ответил Петров, — пусть люди знают, какие у нас еще попадаются отцы.

В наступившем молчании было слышно, как скрипнул табурет под Новиковым.

— Я вас больше не задерживаю, гражданин Сидоренко. Идите и помните: повторится — не поздоровится вам, будут судить. Как дважды два.

— Нет-нет… Даю слово, — поспешно сказал Сидоренко. Он замялся. — Вы уж, пожалуйста, товарищ лейтенант, не сообщайте ничего на службу.

Петров оставил без внимания протянутую руку Сидоренко и, подождав, пока тот вышел, сказал Новикову:

— Ну, теперь ваша очередь. Простите, что заставил ждать.

— Ничего, ничего, товарищ начальник… — Новиков мял в пальцах лежащую на коленях форменную фуражку. Руки его подрагивали.

Петров, казалось, не замечал настроения посетителя. Он очень долго протирал очки — сначала носовым платком, затем кусочком замши; потом перебирал какие-то бумаги на столе. Тишина становилась гнетущей.