Ты этого хотел?… Этого?! Отвечай! Этого?! Ты хотел перечеркнуть мое будущее, да? Мое великое будущее? Ты хотел его сделать таким же как твое? Я понял твой план. Я тебя раскусил. Я же умный. Я же учился. Я же почти гений, дурачок!

Я понял, что ты задумал. Ты всегда мне завидовал. Все вы! Все такие, как ты. Вы всегда не могли понять, почему мы добиваемся всего, а вы остаетесь сидеть в помойной яме, куда родили вас ваши ничтожные матери. Хочешь, я объясню тебе, в чем дело? Хочешь, я объясню тебе, почему так происходит? Хочешь? Потому что мы люди, вы ничто. Вы грязь! Отвратительная мерзкая грязь. Вы гниль, которая разложила всю нашу планету. Вы плесень, покрывшая тела городов. А мы люди. Лю-ди! И не я один так считаю. Далеко не один. Нас тоже много. Недавно я ехал в электричке, и туда вошла толпа беженцев. Таджики или узбеки — нет разницы. Они были все грязные, вонючие и противные. И они подсели к одной женщине респектабельного вида. Знаешь такое слово, нет? И что же? Что же она сделала? Она встала и со словами: «Я не буду с ними сидеть» пересела в другое место… К людям. К нормальным людям. И никто даже не одарил её негодующим взглядом. Никто. Потому что другие сделали бы тоже самое. И вот, когда она пересела, я вдруг задумался: почему она это сделала. Я долго глядел на неё. Потом на них — на узбеков. Или на таджиков. Я глядел на них и не мог понять: чем же они отличаются. Вроде те же лица, те же волосы, те же руки, те же ноги, те же глаза. А потом я увидел шляпку у женщины на голове. Она была такая зелененькая, чистенькая, ровненькая, хорошенькая. И я подумал: «Может быть все дело в шляпке?» Смешно, правда? Но я так подумал. Почему-то. Не знаю сам.

А может быть и правда, все дело именно в шляпке? Почему эта бедная женщина должна рисковать своей шляпкой? У этих узбеков. Или таджиков. У них были с собой дети. Они могли задеть ее шляпку своими грязными, заразными руками. Они же там, в чуркестане, никогда не видели ни одной шляпки. Они могли задеть её ради любопытства. Чтобы, проверить — из чего она сделана… Или специально. Чтобы измять, изломать, измазать эту чудную восхитительную шляпку. От зависти. Потому что у них никогда не будет такой. Они умрут, не поносив ни одной единственной шляпки. Умрут в своих грязных, засаленных тюбетейках. Это же так просто. Так просто. Так просто. Просто…

Если у меня загноится рана — это будет несправедливо. Я не убивал его. Я только закопал. Потому что другого выхода не было. Я не мог вызвать ГАИ. Они бы сказали, что это я виноват. К тому же у меня запах. Я выпил немного вина. Самую малость… Но я не убивал его. Я не мог ничего сделать. Все случилось так быстро. Он сам виноват. Это его вина… Он хотел все испортить. Он хотел испортить! Он хотел испортить мне шляпку! Он хотел измять её, изломать, измазать. Мамочка! Почему он выбрал меня?! Зачем?! Господи! Я же учился! У меня будущее! А он ничто! Он грязь! Ему место в земле! Мамочка! Мамочка! Ну почему?! Мамочка!

Я же учился. Я же почти кандидат. Я же никого никогда не убивал. Только ее… ее… собаку. Но это было давно. Очень давно. И она сама виновата. Она меня заставила. Заставила… Она мешала мне учить отрывок из «Мцыри». Я мог получить из-за неё двойку. Я старался запомнить, а она мне мешала. Выла и выла. Выла и выла. Она жила прямо под нашими окнами, и я не мог сосредоточиться из-за неё. Я закрывал уши руками, но ничего не помогало. А она выла и выла, выла и выла, как бешеная. Потом я подумал, что получу двойку и мне стало страшно… И тогда я вышел на улицу и позвал её. Она подбежала ко мне, виляя хвостом. Она почему-то всех любила. Жалкая дворняжка. Ничтожная беспородная тварь. Я взял её на руки, и она обрадовалась, что хоть кто-то уделил её персоне внимание. Она дрожала и повизгивала от удовольствия. И я почему-то подумал, что должно быть также повизгивала Му-Му, когда Герасим готовился её…

Потом я занес её в подъезд и засунул за пружину, которая закрывает дверь. Так, чтобы пружина прижала её шею. Она сразу перестала радоваться и высунула язык. Я почти увидел, как её глаза наполняются слезами. Смешно? Смешно?

Господи, почему она не умерла сразу?! Почему, когда я ушел домой, она выбралась из удавки и снова принялась выть? Почему?

На этот раз я не стал терпеть. Я снова позвал её. И она снова подошла, все так же… Господи, зачем ты создаешь эти глупые, наивные, ничтожные, бесполезные существа?… все так же махая своим отвратительным хвостом. Возле нашего дома была куча песка, в которой играли дети. Я схватил собаку и понес к этой куче. Она облизывала мне лицо, руки, шею. И даже, когда я закапывал её в песок, она продолжала прикасаться своим языком к моим пальцам. Это было так мерзко, так невыносимо. Зачем она это делала? Зачем? Как это глупо. Как это бессмысленно. Я же все равно зарыл её. Все равно зарыл. Её ничего не могло спасти. Я зарыл её и сел на могилу, чтобы она не могла выбраться. Взял и зарыл.

Но она не умерла — какие они живучие, эти твари. Как только я поднялся с кучи песка, то увидел, то увидел, как она пытается вылезти наружу. Мне стало страшно. Я испугался увидеть её глаза, наполненные слезами вперемешку с песком. И тогда я схватил валяющийся неподалеку старый шампур от электрошашлычницы и ткнул им в песок. Под острием что-то хрустнуло, взвизгнуло. И все… Она перестала шевелиться. Она перестала пытаться выбраться наружу. А мне перестало быть страшно, что она может взглянуть на меня своими, засыпанными песком глазами. Но главное она перестала выть. И мешать мне. Навсегда.

Я тогда все-таки выучил «Мцыри». И сдал его… На пятерку. Меня ничего не остановило. Понял? Ничего. И ты меня не остановишь. У меня будущее. Большое, великое, светлое будущее. А у тебя впереди ничего не было. Ничего. Только тюрьма. И бессмысленная ничтожная жизнь. Твоя смерть ничего не изменила в порядке мира. Абсолютно ничего. Как будто тебя и не было вовсе. Почему же я должен страдать от этого? Я не должен. Не должен. Понял? Понял?! Не должен! Не должен!