"Столько разных полезных и красивых животных сгинуло, — сердито думал Колька, летя на своём "харлее" точно по старой, каким-то чудом сохранившейся, осевой разметке, — тараканы, бабуин их мать — и те повымирали, а казаки — живут, чтоб их… мир несправедлив! Нет бы что полезное произошло… динозавры, например, возродились… всегда мечтал на динозавра поохотиться, а по всему выходит — уже даже на мутантов разных толком не успею… очень несправедлив мир!!!"

На самом деле в глубине души — несмотря на всё, творящееся кругом, несмотря на казаков и покушение на Бахурева — Колька был просто счастлив. Он испытывал пронзительно-солнечное ощущение этого самого счастья — как будто держал в руках что-то очень тёплое, пушистое, живое и ласковое. И не хотел себе признаваться в этом — но так счастлив он был… наверное, так счастлив он был впервые в жизни.

"Ветерок!" — вдруг отчётливо услышал он голос Элли. Так ясно и сильно, что обернулся в сторону, откуда этот голос раздался — направо, к руинам какого-то старого здания, мимо которых он как раз проносился, практически уверенный в том, что сейчас увидит девчонку.

Вместо этого он увидел человека — и брызжущий оранжевый огонь очереди.

Тот, кто охотился на Кольку, был вооружён древним, как мамонты, ППШ с дисковым магазином — древним и совершенно убийственным по незащищённой цели на короткой дистанции. Кольку с мотоциклом просто смело бы с дороги ураганом огня.

Если бы не то, что Колька повернул голову. Видимо, сильно нервничавший убийца открыл огонь именно в этот момент — на секунду раньше нужного — а Кольке хватило этой секунды, чтобы отчаянным движением всего тела развернуть "харлей" и бросить его на врага. Вихрь пуль — не меньше двадцати — прошёл в полуметре от Кольки, а перебросить ствол и дать следующую очередь времени у стрелявшего уже не нашлось. "Харлей" ударил его передним колесом, раздался короткий отрывистый даже не вопль, а какой-то вяк — и ППШ со стрелявшим полетели в разные стороны.

Колька почувствовал, что его вырывает из седла — мягко и непродолимо…

8.

Первое, что он увидел, открыв глаза — лицо Элли.

— Прости, — постарался как можно громче выговорить он. — Я о тебе опять забыл.

Элли наклонилась и поцеловала его в лоб:

— Мне всё рассказали. И я горжусь тобой. Если бы ты знал, как я тобой горжусь…

— "Харлей"… — начал Колька, но она перебила юношу:

— Привезли, привезли. И тебя, и его… Стрельбу казаки услышали. Сегодня будешь отдыхать. И я буду тебя лечить, ублажать и беречь, раз уж я тут и больше никого нет.

Колька улыбнулся — и охнул.

— Больно?! — всполошилась Элли. — Очень больно?!

— Ужасно, — жалобно ответил Колька. — Жалеешь, что тебе такой достался?

— Какой "такой"?

— Драчливый, неорганизованный и бестолковый.

— Сильный, своеобразный и неординарный.

— А это синонимы, — ехидно заметил Колька.

— Что? — не поняла Эдди.

— "Своеобразный" и "неординарный". Филолог…

— Ехидина, — Элли наклонилась ниже, Колька увидел её любящие глаза и потянулся навстречу, но боль снова уложила его. — Так, — удовлетворённо констатировала Элли. — Теперь ты в моей власти, дружок. И первым делом я сейчас тебя изнасилую…

— О нет, — выдохнул Колька.

— О да, — подтвердила Элли, расстёгивая свою рубашку.

— Колька! Колька, проснись!

Колька слабо отмахнулся, стараясь забраться под одеяло. Внезапно осознав, что Элли рядом нет, он наконец заставил себя проснуться и приподнялся на локте.

Элли, стоя коленом на краю кровати, трясла его за плечо.

— Что случилось? — юноша сел и зевнул. За окном лил дождь, из неплотно прикрытых ставен тянуло сырым воздухом. — Два тридцать шесть… ты чего не спишь?

— Тебе звонят. Колька Райко, он очень встревожен, — Элли одёрнула колькину рубашку, в которой спала.

— О чёрт… — Колька обеими руками обхватил голову. — Хых… Ладно, я встаю.

Придерживая простыню, Колька дотянулся до стула и перенёс себя — на него. Больше всего ему хотелось не просыпаться. А ещё лучше — вернуться на полтора месяца назад и объехать стороной эту активную общественницу с честными глазами.

Впрочем, как он стал бы жить в этом случае, без Элли — он себе не представлял. И сам себе не признавался ещё и в том, что жизнь, которую он ведёт сейчас, ему нравится. Даже вот этот чёртов подъем посреди ночи рождал ясное чувство причастности. И, оказывается, это дьявольски приятно — и вовсе не обязательно отказываться от своих взглядов, пристрастий и привычек.

Райко был зол — слышно по телефону даже. Он звонил откуда-то с улицы, слышен был шум, голоса ребят, шорох дождя…

— Колька?! Наконец-то! это Элли брала трубку?

— Нет, мать-настоятельница Старожопинского женского монастыря, — буркнул Колька. — Что у тебя? У меня вот все рёбра болят, в череп будто свинец залили и хочется спать. В меня стреляли сегодня, между прочим… правда, всё честно, они меня предупреждали… письменно…

— Я сейчас около центрального морга.

— Чего? — Колька нахмурился и тут же спросил отрывисто: — Что случилось?