Тогда Лайонел поднялся, поправил одежду и протянул Кате руку.

— Уедем? Я не могу контролировать свои ассоциации тут.

Она взяла его ладонь и с сомнением спросила:

— Разве турнир длится не три дня?

— А ты выдержишь три дня Чайковского?

Девушка поморщилась, он присел на корточки и надел ей туфли, побормотав:

— Да и вряд ли кто-то захочет еще сразиться со мной.

— Не льсти себе, — поддела Катя, следуя за ним. — Вильям сегодня едва тебя не победил.

Лайонел улыбнулся.

— Ему никогда меня не победить, потому что он всегда пытается играть честно, а я нет.

Вскоре они вышли из замка, прошли по деревянному мосту надо рвом и двинулись по каменной дорожке вдоль аккуратно подстриженных кустов. За воротами их ждала дубовая аллея с тихим шелестом крон и лимонным блеском луны на ковре из листьев.

Лайонел поймал слетевший с ветки резной дубовый листок и нежно коснулся им щеки девушки. Катя повернула голову, улыбка озарила ее лицо, и хмурая тень ветвей исчезла с него. На щеках заиграли ямочки, совсем недавно заплаканные глаза радостно заблестели в лунном свете.

Молодой человек поддел ногой листья.

— Ну что, будешь собирать свои желуди?

Она обвила руками его шею и, отклонившись, сказала:

— Если только ты мне поможешь найти самые лучшие!

Лайонел притворно нахмурился:

— Ну, только если каждый найденный мною желудь будет стоить тебе поцелуя…

Девушка снова улыбнулась, и он не стал ей говорить, что на самом деле за одну ее улыбку готов собирать с ней тут желуди до рассвета.

промозглым холодом [11] . Бесс, одетая в толстый отцовский свитер и тапочки, вышла на балкон с кружкой дымящегося кофе. По мокрому асфальту стелился туман, небо казалось задымленно-белым. Стояло ранее утро, на улице было тихо и влажно.

Девушка облокотилась на литые перила, отхлебнула из кружки и только тут заметила в углу между прутьями розу, сделанную из красного кленового листка. Стеблем цветку служил зеленый стебелек от настоящей розы, а у основания бутона висела карточка на тонкой красной ленте.

Бесс взяла кленовую розу, в записке значилось: «Для Лизы».

Долго думать, кто бы мог оставить подобный презент, забравшись ночью на балкон, не приходилось. Ни один из ее знакомых не додумался бы оторвать у настоящей розы бутон, чтобы вставить на стебель самодельную замену.

Но как бы нелепо ни выглядел подарок, девушка улыбалась и ничего не могла с собой поделать. Она поднесла свернутый в бутон лист к ноздрям. От холодного аромата защекотало в носу.

Улыбка медленно схлынула с губ, оставив на них металлический солоноватый привкус. Вдруг охватившее чувство паники так сильно испугало, что девушка поранила зубами кожу на губе и даже не заметила, как пошла кровь.

Бесс бросила розу через открытую дверь в комнату и дрожащей рукой вынула из кармана свитера «Беломор» с марихуаной, щелкнула зажигалкой и прикурила. Папирус прилип к окровавленной губе, ароматный дым согрел рот, пальцы крепче обхватили теплую кружку с кофе. Девушка облокотилась на стену и после глубокой затяжки умиротворенно закрыла глаза.

С тех пор как она познакомилась с зеленоглазым парнем, вспышки необъяснимого панического страха перед неизвестностью участились. Всякий раз, когда в памяти возникало красивое бледное лицо или в ушах звучал его голос, сердце до странного сжималось. А следом, словно яркая вспышка, возникал неконтролируемый страх. Он быстро исчезал, но понять, кто его провоцирует, не составило труда. Бесс старалась не впускать нового знакомого в свои мысли; уже дошло до того, что при любом воспоминании о Вильяме у нее замирало сердце в ожидании нового приступа паники и неконтролируемого страха.

— Лиза, я уезжаю сегодня в Новгород и… — На балкон вышел отец, при виде нее забывший, что хотел сказать.

Бесс стряхнула с косяка пепел, отхлебнула кофе и уточнила:

— Куда?

В Новгород, — неодобрительного проговорил Александр Вениаминович, поглядывая на «Беломор» между ее пальцев. С минуту он помолчал и с плохо скрываемой иронией обронил: — Марихуана вместо завтрака?

Поскольку она ничего не отвечала, продолжая пить кофе и курить, отец не выдержал:

— Лиза, господи, что ты делаешь со своей жизнью?!

— «Похищать чужое удовольствие, домогаясь своего, несправедливо», — рассмеялась девушка, протягивая косячок отцу.

Она увидела промелькнувшую в глазах нерешительность, прежде чем тот опомнился и вскричал:

— Ты убиваешь себя!

— Нет, пап, — утешила Бесс, процитировав: — «Наркомания — это многолетнее наслаждение смертью». Многолетнее, понимаешь?

Александр Вениаминович утомленно потер переносицу и устало сказал:

— Вроде бы не глупая, но большей дуры, чем ты, я не видел. — Он махнул на ее комнату. — У тебя есть все, о чем можно только мечтать, ты не нуждаешься, только живи и радуйся…