Шрифт:
— Надо было раньше жалеть.
И упрямством своим, и этими словами он намекал на то, что если б не сама она, не мать, то, по всему, сын никуда не уехал бы из дому и, возможно, был бы здоров. Первая жена Леника была своя, деревенская, но она не понравилась свекрови, и года два спустя сын бросил и село и семью и сбежал.
— Надо было раньше жалеть?! — не выдержала однажды, сорвалась на крик Марина. — Что ж ты его не пожалел? Ты же батька!..
— Поддался бабам… и во — сгубили, — упрямо твердил Игнат Степанович.
— Поддался бабам… Нехай себе. А ты где был, мужчина? — Марина подступалась к нему чуть ли не с кулаками.
— Вопщетки, работу робил… — в словах его уже не было прежней твердости.
— Работу робил, а сына проглядел…
— Не я проглядел. Он сам себя проглядел, — ответил Игнат Степанович.
Умел он держать свою душу на замке. Никому не говорил о том, что подолгу и с болью думает о сыне и что тайком ездил к нему в больницу.
Приехал на мотоцикле, поставил его во дворе своего знакомого и с охотничьей торбой в руке направился в больницу.
Дело шло к осени, было предвечернее время, и казалось, что природа исполнила свои главные дела и собирается на покой, чтобы назавтра начать жить новыми заботами.
Больница располагалась в конце села, в молодом березнячке. Вокруг было тихо, еще тише, чем в поселке, и Игнат Степанович подумал о том, что здесь невыносимо тяжко ничего не делать.
Сына он нашел на одной из деревянных скамеек, которые были расставлены по всему березняку, чтобы больные, выйдя на прогулку, могли присесть.
— Ну как ты тут? — поинтересовался Игнат Степанович, широко растянув в улыбке губы.
— А ничего, — ответил Леник и взглянул на него мельком, будто они незадолго до этого сидели на той же скамейке, отец лишь отлучился куда-то на несколько минут и снова вернулся. — Видишь, как тут тихо, — добавил Леник, и губы его дрогнули: он попытался улыбнуться, хоть сам уже был неведомо где, прислушивался, стараясь уловить далекую музыку.
— Вопщетки, оно так, — согласился Игнат Степанович и недипломатично спросил: — Ты что это, серьезно надумал помирать?
— У меня уже, тата, не осталось времени думать о чем-то другом. — Он давно не произносил слова «тата», но вымолвил его легко, как дитя, и Игнат Степанович вздрогнул.
— Тогда давай выпьем, — он полез в свою охотничью торбу.
— Мне нельзя, у меня живот. А ты выпей.
— Оно-то и мне нельзя, я на транспорте, да ладно… Я привез тебе печенья, колбасы…
— А ковбуха [6] не привез?
Игнат Степанович заморгал глазами:
— Я не хотел, чтобы мать знала, что поехал к тебе. И ты ей не говори, что был…
6
Рубец.
— Все воюете? — отрешенно спросил Леник, как о чем-то весьма далеком.
Игнат Степанович промолчал, вылил половину четвертушки в стакан и выпил.
— А знаешь, тата, что мне больше всего вспоминалось там, вдали от дома? — В темных глазах сына затеплилось что-то светлое, некий белый туманок. — То, как я тебя нашел после войны, и еще — как мы с тобой на уток ходили.
Игнат Степанович внимательно посмотрел на сына:
— Вопщетки, я знал, что ты не захочешь забыть об этом.
Он вылил в стакан остатки четвертушки и выпил.
Помолчали.
— Хочу попросить тебя об одном, тата, — тихо сказал сын, — помоги Лиде поднять детей. Ей одной трудно будет…
— Добра. А матери я скажу, чтоб ковбуха привезла.
На том и расстались.
А неделю спустя Леника не стало.
Игнат Степанович сам сделал гроб и отвез в больницу, сам привез сына в его хату — к жене и детям.
Ни на похоронах, ни на поминках никто не видел слез на глазах Игната Степановича. «Каменный человек с железным сердцем», — втихомолку говорили о нем бабы.
Назавтра после похорон Игнат Степанович взял ружье и с самого утра ушел из дому. Вернулся поздно вечером, ничего не подстрелив. Так было и на другой день. Марина уже начала тревожиться за него, однако на третий день он встал, как обычно, в пять часов и ушел в свою пристройку. Заглянув в окошко, она с облегчением вздохнула: Игнат Степанович сосредоточенно чистил рубанком какую-то доску, словно у него, кроме этого дела, больше ничего не было на свете.
Раздевается Игнат Степанович медленно, будто это раздевание — тоже частичка какого-то весьма важного ритуала. Раздевается и говорит: