Констанс улыбнулась. Этот Марко все больше и больше нравился ей. Он говорил о себе с той невероятной простотой, присущей только очень искренним людям, которую она так хорошо знала в Габриэле… Вообще искренность — явление крайне редкое. Люди обычно стремятся выглядеть в глазах окружающих лучше, чем они есть на самом деле.

Марко выключил мотор и откинулся на сиденье, затягиваясь сигаретой.

— Я, наверное, никогда не обзаведусь семьей, — задумчиво сказал он. — Потому что даже если я когда-нибудь полюблю очень сильно какую-то женщину, я все равно не женюсь на ней. Я слишком дорожу своей свободой. Быть чьим-то мужем — это значит в определенном смысле кому-то принадлежать. А я хочу принадлежать только самому себе. Да и вообще любовь должна освобождать человека, а не заковывать его в цепи.

Констанс выбросила в окошко недокуренную сигарету и, стянув перчатки, распахнула на груди шубу — ей вдруг стало жарко… Габриэле мыслил в точности так же — мыслил так двадцать пять лет назад и, вероятно, все эти годы придерживался той же философии, ведь он так и не женился. А теперь решил жениться на ее дочери…

Этот мальчик по имени Марко — мальчик, потому что он годился ей в сыновья, — утверждал, что ни за что на свете не согласится принадлежать какой-то женщине, даже если полюбит ее всерьез… Но он говорил так, потому что не знал, что любить — это уже значит принадлежать, отдавать всего себя без остатка тому, кого любишь. А сочетаешься ты браком с этим человеком или нет, это уже второстепенно.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Двадцать один. А почему ты спрашиваешь?

Он затянулся в последний раз сигаретой и выбросил окурок в окошко, потом провел рукой по своим черным блестящим волосам, глядя на нее сквозь ресницы. Он был неотразим, этот Марко…

— Просто так, — пробормотала она, стараясь изо всех сил не попадать во власть его мальчишеского обаяния. — Ты рассуждаешь с такой легкостью о любви, что я подумала — наверное, ты еще очень молод и неопытен…

Он расхохотался, запрокинув назад голову. В этом беззаботном смехе она услышала до боли знакомые нотки… Она хотела встретить его — и встретила. Встретила на одной из тех улиц, по которым они когда-то бродили вместе… «Ты спятила, — одернула себя она. — У тебя просто разыгралось воображение. У этого парня нет ничего общего с ним — у таких, как Габриэле, не может быть двойников».

— Ты говоришь, я молод и неопытен, — сказал Марко, совладав наконец со смехом. — Но неужели ты думаешь, что ты опытнее меня? Да у тебя взгляд как у девочки-подростка, — такой наивный, что я бы не удивился, если бы узнал, что ты еще… — Он с притворно виноватым видом прикрыл ладонью рот. — Пардон. Твоя личная жизнь не должна меня касаться. Ты можешь заехать мне по физиономии, если я буду проявлять излишнее любопытство.

Констанс опустила глаза, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Его слова смутили ее. Смутили! Ей ли смущаться? Ей было сорок пять лет, у нее была взрослая дочь, дочь, которая, кстати, была на три года старше этого мальчика. Ситуация была настолько абсурдна, что ей самой захотелось расхохотаться над этим перевернутым миром, в котором двадцатилетние парни ухаживают за сорокапятилетними женщинами, принимая их за юных неопытных девушек и считая себя более сведущими в любви. Она бы и расхохоталась, но в горле застрял комок горечи.

— Послушай, Констанс. Раз уж мы заговорили о возрасте, могу я спросить, сколько тебе лет? Я понимаю, воспитанный мужчина не задает подобных вопросов женщине, но вряд ли девушка твоих лет станет скрывать свой возраст.

Констанс колебалась лишь мгновение.

— Двадцать, — тихо произнесла она, не поднимая глаз.

— Так, значит, ты всего на год моложе меня? — В тоне Марко прозвучало неподдельное удивление. — Вот бы никогда не подумал! Я думал, тебе лет семнадцать. — Он взял ее за подбородок и посмотрел в лицо. — Ты знаешь, Констанс, ты какая-то особенная, необычная. В тебе есть какая-то тайна. У меня такое ощущение, что ты показываешь окружающим только самую малую часть себя, а главное прячешь за семью печатями… Не бойся, я не собираюсь вламываться в твою душу и разгадывать твои загадки — мне станет неинтересно, если я их разгадаю.

«Конечно, тебе станет неинтересно, если ты их разгадаешь, — не без горечи подумала Констанс. — Вряд ли женщина, которая по возрасту годится тебе в матери, может представлять для тебя какой-то интерес, даже если у нее лицо семнадцатилетней девушки».

Взгляд Марко скользил по ее лицу, внимательно изучая каждую черту. «Если он еще раз скажет, что у меня идеально красивое лицо, со мной случится истерика», — подумала она. Но он этого не сказал. Его взгляд остановился на ее губах, и он шепотом спросил:

— Ты не рассердишься, если я тебя поцелую?

Не дожидаясь ответа, он склонился над ее губами. Она закрыла глаза… И вдруг совершенно забыла о том, что ей сорок пять лет, что у нее взрослая дочь и что эта дочь сейчас с Габриэле — потому что Габриэле был сейчас здесь, вместе с ней, в этой минуте радости, пришедшей к ней из времен ее юности… Габриэле был здесь, и ее истосковавшаяся по счастью душа раскрывалась навстречу этому давно позабытому ощущению восторга, заполнившему все ее существо. Это было торжеством — торжеством минуты над Вечностью. Это было торжеством иллюзии над реальностью.

Дождь шелестел вокруг них, рассказывая их бесконечную историю любви, а они искали друг друга в торжествующей радости их поцелуя — искали, находили, теряли, снова искали и находили… Но нет, нет, это она искала его. Потому что тот, кто целовал ее сейчас, не был им.

Марко взглянул на нее с удивлением, смешанным с недовольством, когда она, прервав поцелуй, высвободилась из его объятий и резко отстранилась от него.

— Что-нибудь не так?

Она не ответила. Распахнув дверцу, она выскочила из машины и бросилась к стеклянным дверям пансиона. Она знала, что сейчас разрыдается, и не хотела, чтобы Марко видел ее слезы. Ее слезы не имели никакого отношения к Марко.