— Я буду пить «Фраскати». — В ее голосе послышались капризные нотки. — Почему ты не хочешь, чтобы я пила «Фраскати»?

— Да нет, что ты, пей на здоровье, — поспешил уверить ее он. — Просто ты никогда не пила спиртного, и меня удивило, что тебе вдруг захотелось…

— Но неужели ты не помнишь? — перебила она. — Ведь мы с тобой пили «Фраскати», когда были здесь в прошлый раз. Я-то думала, ты поможешь мне вспомнить — а оказывается, у тебя самого с памятью еще хуже, чем у меня.

— Ты ошибаешься, Вероника, — возразил он. — Это я, если мне не изменяет память, пил «Фраскати» в тот раз. Ты же пила… — Он покосился на мэтра, который с повышенным интересом прислушивался к их разговору. — Ладно, это не имеет значения, — заключил он, поняв, что ведет себя просто по-идиотски, вступая в дискуссию с Вероникой в присутствии посторонних. Да и вообще, разве это имело какое-то значение, что пил каждый из них в тот первый вечер?

Приказав мэтру принести бутылку «Фраскати», Габриэле обратился к Джимми, который сидел рядом с ним, положив морду на стол.

— Твоя хозяйка решила сегодня напиться, — сообщил он собаке. — Это, наверное, на радостях от того, что она стала знаменитостью. Вполне возможно, что ее развезет с первого раза — но это не беда. Мы с тобой доставим ее домой в целости и сохранности, даже если она допьется до чертиков. Правда, Джимми?

Он надеялся, что эти слова немного развеселят Веронику — сегодня она была какой-то слишком серьезной и задумчивой. Но она, казалось, даже и не слышала его — она сидела, опустив глаза, и теребила в руках блокнот, оставленный официантом. Вид у нее был растерянный.

— Этот парень хочет, чтобы я дала ему автограф, — сказала наконец она, не поднимая глаз.

— Так дай ему автограф. Порадуй парня.

— Да, но я… Я не знаю, что написать.

— Не знаешь? — Он притворялся, что не понимает, хоть и прекрасно понимал, чем вызвана ее нерешительность. — По-моему, само слово «автограф» уже подразумевает, что ты должна написать свое имя. Можешь прибавить к этому рождественские поздравления.

— Габриэле?

— Да?

Она подняла глаза от блокнота и посмотрела на него. Ее взгляд был сейчас взглядом школьника, не выучившего урок.

— Ты утверждаешь, что я — Вероника Грин…

— Это действительно так. Ты мне не веришь?

— Нет, нет, я тебе верю. Не в том дело. Просто я… я сейчас чувствую, что я — Констанс Эммонс. Если я распишусь, как Вероника Грин, это… это будет ложью.

Она сделала ударение на слове «чувствую». Он в общем-то мог ее понять. Она хотела быть искренней до конца — с самой собой, с окружающими, с ним. Она просто отказывалась притворяться.

Он достал из кармана сигареты и закурил. Он заметил, что у него дрожат пальцы.

— Давай порассуждаем логично. Этот парень назвал тебя мисс Грин…

— Да.

— Значит, он хочет получить автограф Вероники Грин. Я прав?

— Да.

— А настоящий артист должен давать публике именно то, что она хочет от него получить, — в противном случае публика будет разочарована.

Это была философия, которой он всегда придерживался в своей профессии. Его слова прозвучали убедительно для Вероники — она взяла ручку и написала в блокноте: «Счастливого Рождества и всего наилучшего. Вероника Грин». Он одобрительно улыбнулся и положил руку поверх ее руки.

— Вот видишь, — прошептал он. — Все, оказывается, так просто…

Официант принес вино и меню, и Вероника отдала ему блокнот, одарив его обворожительнейшей из улыбок, — она, кажется, вошла в роль знаменитости и разыгрывала ее с огромным удовольствием. Габриэле собирался было спросить у нее, что заказать на ужин (разумеется, он вовсе не считал, что они непременно будут есть верх от пиццы — было бы смешно воссоздавать тот первый вечер во всех его подробностях), когда вдруг заметил на ее лице какое-то странное выражение. Она смотрела поверх его плеча, в сторону дверей, и ее лицо было лицом человека, увидевшего привидение.

Он обернулся и посмотрел в ту же сторону, желая понять, что могло так напугать ее. Разумеется, там не было никакого привидения. По крайней мере только что вошедшая молодая пара — темноволосый молодой человек и белокурая девушка — не имела ничего общего с пришельцами из потустороннего мира. Да и привидения, кажется, не имеют привычки разгуливать по пиццериям.

— Что с тобой, Вероника? Что ты там увидела? — спросил он, снова поворачиваясь к ней.

Она не ответила — кажется, даже не слышала его вопроса. Она сидела, словно окаменев, и смотрела, не отрываясь, все туда же… Он снова обернулся к дверям.

Там не происходило ничего необычного. Гардеробщик взял у вошедших их пальто, а мэтр подошел к ним, чтобы провести к свободному столику. Молодой человек шел, придерживая свою спутницу за талию, и что-то шептал, склонившись к ее уху, а она задумчиво улыбалась, глядя себе под ноги. Чисто машинально Габриэле отметил про себя, что эти двое были очень красивой парой: он — брюнет, она — блондинка; он — высокий и широкоплечий, она — хрупкая и грациозная… Они были совсем еще юными — лет двадцати. На парне были темные брюки и стильный белый пиджак, на девушке — длинное изумрудно-зеленое платье из блестящей материи. Ее светлые волосы были забраны наверх и уложены в пышную прическу; несколько золотистых локонов падало на ее лицо… Ее лицо было на редкость красивым. Только это было лицо сказочной принцессы, а не живой девушки, — оно было слишком идеальным, чтобы быть живым. И в нем совершенно не было индивидуальности — такие лица бывают у фотомоделей. Лично он всегда предпочитал более выразительные, подвижные лица — как, например, у Вероники. Правда, после болезни оно утратило отчасти свою чудесную переменчивость, но ведь со временем Вероника станет прежней…