— Разрешите доложить, ваша милость! — прервал размышления коменданта запыхавшийся солдат. Он вытянулся в струнку перед балконом и приложил потную ладонь к засаленной треуголке. — Британское судно просил разрешения войти в порт. На корабле флаг бедствия. Начальник порта велел спросить вашу милость…

— Передай начальнику портовой стражи, — приказал комендант, — пусть он сам осмотрит судно. Если на борту нет опасной болезни — впустить в бухту! Иначе придется капитану поскорее убираться ко всем чертям от наших берегов: поднимается шторм, он разобьет судно о скалы. Ступай!

Солдат убежал, а майор вооружился подзорной трубой и перешел на другую, увитую плющом террасу, откуда открывался вид на бухту и рейд. Английское судно уже приспустило паруса. На гафеле полоскался сигнал: «Терплю бедствие». К судну уже шла сторожевая шлюпка. На горизонте виднелись паруса другого судна, тоже спешившего к порту Святого Фомы. Океан мрачнел, ветер гнул стволы кокосовых пальм, сбрасывал спелые орехи, трепал листья бананов. Прибой забушевал сильнее, и под густой синей тучей отчетливо забелели гривы разыгравшихся волн. Комендант пристально вгляделся в очертания английского корабля.

— Ба, да ведь это же «Песня ветра» нашего друга мистера Уильяма! Добрая посудина! Самое быстроходное судно для живого товара! Добро пожаловать! Но, черт побери, что же там стряслось, на судне капитана Уильяма? А второй корабль, видимо, большая яхта. И, кажется, тоже знакомая — не губернаторская ли с соседнего Пуэрто-Рико? Так и есть, она самая! Видимо, хотят переждать шторм в наших водах. Что ж, придется позаботиться о хорошем ужине. Эй! Слуги! Дворецкого и кастеляна — ко мне, да скажите жене что вечером у нас будут важные гости! И позвать сюда из казармы капрала Оле Кристенсена. Пусть пришлет самых рослых солдат для почетного караула у крыльца и под окнами.

Василий Баранщиков расхаживал в парадной форме, с ружьем на плече, под окнами комендантского дома. Ходить приказано до тех пор, пока гости улягутся спать.

Все окна в доме открыты настежь и завешены легким прозрачным тюлем. Комнаты празднично освещены, десятки свечей зажжены в каждой люстре. Деревья сада, пустую террасу и фигуру самого постового озаряет луна. Караульщик может свободно разглядывать сквозь тюль всех, кто находится в столовой. По английскому обычаю дамы уже покинули комнату, оставив джентльменов наедине с батареей бутылок: пришел час мужских напитков и мужских разговоров. Василий прислушивался к громкой речи щеголеватого британского капитана, чье судно, неосвещенное и молчаливое, темнело на воде бухты рядом с большой испанской яхтой.

— Мое судно, — рассказывал капитан, — до сих пор всегда подтверждало точность поговорки: «Успех торговли — быстрая доставка». Нынешний же рейс не оправдал надежд, хотя начался он неплохо. Исход его принес одни убытки. Я потерял даже часть команды.

— А груз? — осведомился важный испанский генерал, сидевший на самом почетном месте за столом. — У вас на борту были чернокожие или на этот раз вы набили трюмы «Песни ветра» иным товаром?

— Нет, груз был обыкновенный — «черное дерево», то есть африканские негры. Именно груз-то и пострадал! Если бы прошлые рейсы не были столь удачными, я остался бы теперь без денег вплоть до выплаты страховой премии.

— Где вы застраховали груз? — спросил хозяин дома.

— У Ллойда, как всегда, господин майор. Его представитель всегда болтается в африканских портах, на Берегу Слоновой Кости. Он осматривал мой груз перед рейсом и отослал страховые бумаги в Лондон.

— Что же произошло в этом рейсе? — вмешался в разговор лютеранский пастор. Он сидел рядом с хозяином и переводил ему на немецкий язык те слова, которых комендант не понимал по-английски. Пастор был худощав и бледен. Его бокал все время оставался наполненным до краев. Священнослужитель притрагивался к нему лишь для того, чтобы чуть-чуть оросить губы розовой влагой. Католик-генерал, восседавший очень прямо и неподвижно, изредка неприязненно косился на мелькающие по соседству черные рукава рясы или на белоснежные ленточки галстука, ниспадающие на грудь лютеранского пастора. Грудь самого генерала украшало золотое шитье, и на этом великолепном фоне сияли орденские звезды и кресты, осыпанные драгоценными камнями.

Сквозь открытое окно Баранщикову была хорошо слышна вся эта беседа, и смысл того, о чем говорилось, делался все яснее. Английский капитан, встречая явное сочувствие слушателей, рассказывал: [11]

— В начале рейса у меня было более двух сотен чернокожих с берегов Гвинеи… Впрочем, начну с самого начала! По прибытии в Африку мне сперва показалось, что я вообще на сей раз прогадал. В Дагомее, в одном лишь Порто-Ново, я застал восемь судов — французских, голландских и наших. Чтобы не набивать цены на чернокожих при таком обилии покупателей, я пошел к берегам Того. Здесь я застал пятерых купцов, а в Аккру — в стране Ашанти — прибыл седьмым! Все же я, не убоявшись конкуренции, выторговал себе у одного туземного царька отличных здоровенных негров, можно сказать, самый цвет всего племени.

— Что же вам помогло одержать такую победу над соперниками? — чуть насмешливо спросил генерал.

— Мне просто повело, ваше превосходительство. Те имели только цветные одеяла, ткани, бусы, ножи и прочие предметы, пленительные для негритянских вельмож, а у меня оставалась непроданной тонна вашего сахара и десятка два бочонков рома. Получилось так, что ром и сахар смог предложить только я один, и это решило исход моей борьбы с конкурентами. Я купил двести одиннадцать негров, которые, в общем-то, обошлись недешево благодаря неважной конъюнктуре. Два месяца назад я вышел с грузом из Гвинейского залива. Скоро на борту началась какая-то болезнь. Сначала мы не могли взять в толк, отчего они хватаются за животы и подыхают. Потом мой помощник первым понял, в чем дело: оказалось, что боцман недоглядел за погрузкой воды, и она протухла в немытых бочках. Только для команды имелось несколько бочонков свежей воды. Ну, думаем, что делать!