И снова мы были в сфере «малых шагов». Нашей непосредственной задачей было сейчас развивать то, что мы начали в Дабендорфе.

Как и раньше, приходилось бороться с разного рода запретами. Запрещено было употреблять слова «Россия» и «русский». Под запрет попала и Волга, как «русская река», о которой поется в народной песне. Вместо «русская река» в текст было вставлено «мощная река». Немецкие власти воображали, очевидно, что русские будут петь свои песни с навязанным им текстом!

Живо помню совещание в Отделе пропаганды ОКВ/ВПр, созванное для решения вопроса, как следует дальше называть русских солдат в германской армии. Наименование «хиви» было унизительно и непереводимо на русский язык. Граф Штауфенберг специально заехал в Берлин, по дороге к своему новому месту службы – в Африке. Я представлял Отдел ФХО. Присутствовали представители ОКВ, Министерства пропаганды и Восточного министерства. Не могу припомнить, был ли также представитель генерала восточных войск.

Штауфенберг требовал перейти к точному термину «доброволец» («Freiwilliger»). Против этого возражали представители Восточного министерства и Министерства пропаганды. Споры затянулись до бесконечности. Наконец, Мартин сказал с сарказмом:

– Хорошо, издадим приказ ОКВ, оповещающий все воинские части и всё русское население, что воюющих в наших рядах русских солдат следует называть, письменно и устно, «Иванами», что будет соответствовать, примерно немецкому «Фрицу». Последнее только для разъяснения термина немецкому составу частей, – добавил он со смехом.

Представители министерства, наконец, сдались. Определение «доброволец» («Freiwilliger») было отвоевано. Так же стала называться и новая русская газета для добровольцев.

Мне было стыдно докладывать Власову подробности этого обсуждения. Я только сказал ему, что название «Доброволец» для намеченной нами газеты для добровольческих русских частей принято.

Вскоре русские редакции были настолько укомплектованы, что смогли выйти первые номера уже упомянутых мною газет: «Доброволец» – для русских воинских частей, и «Заря» – для русских военнопленных. Главным редактором стал М. А. Зыков, его заместителем – украинец Николай Васильевич Ковальчук.

Хотя еще оставался в силе запрет публиковать по эту сторону фронта воззвание Смоленского Комитета, находчивый Зыков быстро придумал выход из положения: можно было ссылаться на его содержание как на «общеизвестное» или говорить: «сообразно общей линии Освободительного Комитета…» Обе газеты писали, что они борются не за Германию, а за свободу своих соотечественников. Они не замалчивали тяжелой судьбы военнопленных, но открывали возможности лучшего будущего и возвращения на родину, освобожденную от террора. Они звали не к ненависти, а к примирению, несмотря на все перенесенные страдания.

Будущим поколениям трудно будет понять, как это немцы, в жестокой войне против Сталина, старались подавить освободительное движение, которого так боялся Сталин.

Цензурные предписания для обоих органов печати были достаточно «либерально» намечены Гроте – немецким «главным цензором». Содержание газет могло носить патриотический характер, но нельзя было давать какие-либо конкретные политические обещания. Исключались «великорусские амбиции, учитывая наличие национальных меньшинств». Гроте приходилось тонко лавировать. Немецкий член редакции Вернер Борман был вынужден почти ежедневно вычеркивать целые абзацы из статей своих русских коллег, как «чересчур патриотические», но так, чтобы творческий порыв их не иссякал. Борман сидел меж двух огней. Его немецкие начальники всё время находили что-то либо слишком прорусским, либо слишком шовинистическим, а иногда и бесцветным или непонятным. Но постепенно газеты стали хорошо выполнять свои функции. Справляясь предварительно в цензуре на Викториаштрассе, русские избегали цензурного карандаша и, умело лавируя, в высокой степени овладели искусством эзоповского языка. Обе русские газеты выходили дважды в неделю. Их немецкий редактор Борман добился того, что, несмотря на воздушные бомбардировки и цензуру, вплоть до ноября 1944 года в выходе обоих органов не было ни единого перерыва.

Помимо обслуживания самих русских, обе газеты выполняли и другую важную задачу всюду, где немцам приходилось иметь дело с русскими людьми. Гроте пришла блестящая мысль прилагать к газетам сокращенный пересказ содержания на немецком языке – «для информации немецкого кадрового состава». Краткий немецкий текст читали немецкие офицеры и солдаты, как на фронте, так и в лагерях военнопленных. И те из них, кто до сих пор этого еще не знал, узнавали, что русский – никакой не «унтерменш», а такой же человек. «Хорошему немцу» говорила это теперь не только его совесть, но и само верховное командование, да еще «по служебной линии». Без сомнения, эти приложения помогли облегчить участь многих тысяч советских людей.

Со стороны национал-социалистических властей – поскольку и Восточное министерство, и Министерство пропаганды, и даже СД пытались добиться влияния на русские газеты – от времени до времени высказывалось осуждение тому, что газеты совершенно не пропагандируют антисемитизма или даже (как говорилось в одном из протестов) «не ведут антисемитской воспитательной работы». Бернеру Борману всё труднее было отбиваться от этих обвинений.

И опять-таки Зыков нашел выход из положения:

– Хорошо, – сказал он мне, – мы включим антисемитские материалы в «Доброволец» и в «Зарю». Мы будем брать их из немецких газет, например, под заголовком: «Фёлкишер беобахтер» пишет – двоеточие. Наши читатели сразу поймут, что эта заметка идет в нагрузку. Советский человек научен читать между строк!