Шрифт:
Дети в условиях каторги обречены на вымирание, и матери хотят только одного: чтобы «господь милосердный прибрал их поскорее…»
Антон Павлович, справедливо считавший проституцию одним из самых позорных явлений российской действительности, с особой болью рассказывает о сахалинских девочках, вынужденных торговать своим телом, описывает семьи, в которых мать и дочь «обе поступают в сожительницы к поселенцам и обе начинают рожать как бы вперегонку».
Страшная участь сахалинских детей не идет у него из головы. Это – как тяжелейшее потрясение. Антон Павлович еще не раз возвратится к этой теме.
«Я видел голодных детей, видел тринадцатилетних содержанок, пятнадцатилетних беременных, – сообщает он в одном из писем к А. Ф. Кони. – Проституцией начинают заниматься девочки с двенадцати лет. Школа существует только на бумаге – воспитывают же детей только среда и каторжная обстановка…»
После возвращения домой А. П Чехов пытается хоть минимально улучшить положение сахалинской детворы: собирает по подписке деньги, посылает на остров книги и учебные пособия, хлопочет об открытии приютов. Сегодня благодаря архивным изысканиям М. В. Теплинского, Г. И. Мироманова и других исследователей мы точно знаем, что 31 тая 1891 года пароход «Кострома» доставил на Сахалин вместе с очередной партией ссыльнокаторжных чеховскую посылку – семь больших ящиков, в которых было упаковано почти 3500 экземпляров книг, учебников и школьных программ.
Особую окраску очеркам придают описания сахалинской природы, которую Чехов чаще всего показывает в восприятии осужденного на каторгу человека. «Каторжане, глядя на мрачный берег Дуэ, плакали». «…Небо по целым неделям бывает сплошь покрыто свинцовыми облаками, и безотрадная погода, которая тянется изо дня в день, кажется жителям бесконечною. Такая погода располагает к угнетающим мыслям и унылому пьянству. Быть может, под ее влиянием многие холодные люди стали жестокими и многие добряки и слабые духом, не видя по целым неделям и даже месяцам солнца, навсегда потеряли надежду на лучшую жизнь…»
Писатель постоянно подчеркивает, что на острове все предназначено для угнетения человека. И даже такая живописная деталь, как ворота, – «не простые обывательские ворота, а вход в тюрьму».
И когда на острове по случаю прибытия генерал-губернатора устраивается фейерверк, А. П. Чехов замечает: «…Каторга и при бенгальском освещении остается каторгой, а музыка… наводит только смертельную тоску».
Трубы и барабаны военного оркестра не в состоянии заглушить мерный звон кандалов, который слышится и в шуме морского прибоя, и в гуденье телеграфных столбов, и даже в мертвой тишине острова.
Звон кандалов – тот камертон, по которому А. П. Чехов настраивает свое перо, когда пишет эту страшную в своей правдивости и обыденности книгу.
Завершающая глава очерков целиком посвящена материалам о заболеваемости и смертности каторжан, а также организации их медицинского обслуживания. Такие исследования дают яркое представление о состоянии здоровья населения в зависимости от степени доступности врачебной помощи, выявляют связь между заболеваемостью и определенными социально-экономическими факторами.
На методологии исследования, несомненно, сказалось влияние работ Е. А. Осипова и П. И. Куркина, которые в 80-х годах впервые в России начали проводить широкое изучение заболеваемости и смертности сельского населения Московской губернии.
Для выяснения этих вопросов А. П. Чехов использовал материалы больничных отчетов, а главное – метрических книг, из которых он выписал причины смерти за последние 10 лет.
Совсем недавно краеведу из Южно-Сахалинска Г. И. Мироманову, уже неоднократно упоминавшемуся мной, удалось обнаружить и подвергнуть тщательному изучению метрические книги, которыми пользовался А. П. Чехов. Теперь мы можем назвать фамилии всех сахалинцев, умерших на острове за 10 лет (а их было 1241), и поименно расшифровать ряды печальной статистики, приводимой Чеховым. Так, например, в метрической книге поста Александровска за 1890 год в разделе умерших под № 54 имеется запись: «7 июля умер, а 9 похоронен административно-ссыльный А. Карпенко. Диагноз – чахотка». Умерший – земляк писателя, таганрожец, политический ссыльный, похороненный за два дня до приезда Чехова на Сахалин. Писатель непременно рассказал бы о нем на страницах книги, если бы не обещание не касаться этой темы.
Антон Павлович предупреждает, что данные, полученные им, нельзя считать полными и абсолютно достоверными, так как в метрические книги записываются только христиане; при этом регистрация производится священником по записке врача или фельдшера, и Чехов встречал там самые невообразимые диагнозы, как, например, «неразвитость к жизни».
И все-таки эти источники информации позволили исследователю сделать важный вывод о том, что основной причиной смерти ссыльного населения является туберкулез легких, свирепствующий на острове.
Он вскрывает специфические причины распространения этой болезни на Сахалине: «…Значительная смертность от чахотки в ссыльной колонии зависит, главным образом, от неблагоприятных условий жизни в общих тюремных камерах и непосильной тяжести каторжных работ, отнимающих у рабочего больше, чем может дать ему тюремная пища. Суровый климат, всякие лишения, претерпеваемые во время работ, побегов и заключения в карцерах, беспокойная жизнь в общих камерах, недостаток жиров в пище, тоска по родине – вот главные причины „сахалинской чахотки“.