Таких было тут человек двадцать. Бее они уже получили первую помощь: за ранеными ухаживала медсестра Клава Свинцова с двумя санитарками. Но, конечно, ребят надо было срочно отправлять за Волгу, в медсанбат.

Оказалось, что из этого подвала можно пробраться к Волге еще одним путем — сначала по лабиринтам развалин к индивидуальным домикам, потом спуститься в овраг Долгий, а там до переправы — рукой подать. Этим путем и пришли сюда санитары, когда фашисты занимали цехи завода.

Наверху — фашисты, а в подвале — наши раненые…

— Хорошее соседство — змеи с пташками, — нашел в себе силы повеселить нас Коля Куропий.

Найти бы сюда проход для батальона, вышибить сверху фашистов и выручить раненых…

— Глядите–ка, — позвал меня Реутов.

Смотрю — какая–то квадратная труба. Ширина — метра два с лишним. Высота примерно метр пятьдесят. Да, не меньше. Мой рост — метр шестьдесят пять, и я прохожу, немного только пригнув голову. Воздух чистый, дышать легко, даже чувствуется небольшой сквозняк. Идем в темноте. Левой рукой держусь за толстый кабель в свинцовой оплетке, подвешенный на скобы под самый потолок. Правая сжимает шейку приклада автомата. Кабель круто поднялся вверх, и метров через пять я натолкнулся на кирпичную стену. Пошарил рукой, нащупал деревянную лестницу. Четыре ступеньки подвели меня к выходу из коллектора: квадратное отверстие прикрыто толстым листом железа, в щели пробивается свет. Отсюда хорошо слышно перестрелку наверху — трещат пулеметные и автоматные очереди, рвутся гранаты. Где мы? Я решил выглянуть, осмотреться. Попробовал сдвинуть лист плечом — не тут–то было, лист как прирос.

Подошел Саша Реутов. Приспособились вдвоем, ждем момента. Вот один за другим два сильных взрыва. Мы дружно нажали. Лист немного отодвинулся — с предательским громом. К счастью, гитлеровские солдаты не обратили внимания. Образовалась щель, но такая узкая, что мог пролезть только я. Грузный Саша не проходил.

Я высунул голову, осмотрелся. Оказывается, мы пробрались в кладовую инструментального цеха: кругом шкафы, стеллажи с инструментами и разными деталями.

Отсюда можно видеть, что делается в токарном и сборочном цехах. В токарном — немцы. Много, кажется целая рота. Собрались вроде на обед: в руках котелки и фляжки. Укрываясь за станками, ждут подносчиков пищи и не замечают, что русский матрос считает их по головам, как баранов.

Наспех набросал план расположения противника, его огневых точек, пути прохода. С этой бумажкой Реутов отправился назад, докладывать командиру роты, а я остался наблюдать.

Под руку попался листок. Читаю: «Пропуск». Отпечатали специальные пропуска для защитников Сталинграда. По этим пропускам русские солдаты могли в любое время на льготных условиях сложить оружие и сдаться в плен. «Льготы» были такие: если защитник Сталинграда случайно попадет в плен, его расстреляют на месте, а придет с пропуском — отправят в тыл. На другой стороне был текст на немецком языке.

Уже потом мне перевели его. Там было написано: «Всем солдатам фюрера: русских солдат и офицеров, предъявивших пропуск для сдачи в плен, разоружать без всяких условий и отправлять в лагерь для военнопленных».

Прошло минут двадцать. Гитлеровцы начали обед. Я насчитал шестьдесят пять голов. Пообедали, защелкали зажигалками, задымили сигаретами.

Где же Реутов? Неужели не успеют наши застать их в такой подходящий момент?

Вдруг гитлеровцы закричали, заметались. Их внимание привлек шум в противоположной от меня стороне. Кто там поднял шум и для чего?

Оказывается, этот шум нужен был Большешапову. Моряки уже успели накопиться в инструментальной кладовой и в соседнем подвале. Они ждали, когда немцы отвлекутся на ложный шум, повернутся спинами.

По команде старшего лейтенанта одновременно полетело более тридцати гранат, застрочили автоматы. Через несколько минут ни одного живого фрица в токарном цехе не осталось.

Но еще до самого вечера очищали мы этот участок завода и укрепляли свои позиции.

Теперь в руках немцев оставались асфальто–бетонный завод, северо–западнее метизного, трансформаторная и часть котельной. Еще они удерживали пока мост и насыпь железной дороги, что огибает Мамаев курган с севера.

Мы стали приводить себя в порядок, отправлять раненых из подвала метизного завода и готовить там лазарет для Клавы Свинцовой.

Так закончился для меня первый бой, точнее первый боевой день в Сталинграде.

Целую неделю по пять–шесть раз в день гитлеровцы бешено атаковали метизный завод. Отдельные участки заводской территории по нескольку раз переходили из рук в руки. Днем их занимали немцы, ночью — мы.

Особенно плохо было нам в те дни, когда противнику удавалось закрепиться на вершине Мамаева кургана и установить там наблюдательные пункты. Оттуда фашисты видели переправу, наши позиции и могли вести прицельный огонь артиллерией.

С высоты кургана просматривались все подходы к конторе метизного завода. А еще в ста метрах от нашего блиндажа маячила вышка. На ней тоже иногда появлялись гитлеровские дальномерщики. Засекли они и вход в наш блиндаж…

Часов в восемь утра начался артиллерийский и минометный обстрел. Мины и снаряды рвались возле самого блиндажа, крошили все, что было наверху. Деревья, посаженные когда–то вдоль трамвайной линии, превратились в обугленные и расщепленные столбики. Рельсы, отодранные от земли взрывной волной, свернулись в клубки. Трамвайные вагоны без окон и дверей, с оторванными колесами валялись, как изломанные детские игрушки.