Будущие социал-демократы выступали за социализм, под которым помимо всего хорошего понимали отсутствие любых форм угнетения и насилия над личностью, сочетание «планомерного характера ключевых процессов общественного воспроизводства» и «рыночных механизмов» [140] . Таким образом были воспроизведены основные положения социал-демократической утопии. Так же как и федерация, и «Демократический союз», и «Гражданское достоинство» (оно тоже выдвинуло свои общедемократические предложения к партконференции), «Демократическая перестройка» подробно изложила общедемократические и правозащитные требования. Но в программе «Демократической перестройки» были свои отличия – она выступила за сохранение партии как авангарда общества, но преобразованного в открытое политическое движение со свободой группировок.

Изюминкой наказа «Демократической перестройки» стал конституционный проект (второй в этом сезоне после программы федерации). Он предлагал введение поста президента, выборы Советов не только от территорий, но и от общественных организаций. Конечно, Л. Волков и О. Румянцев надеялись, что в парламент без выборов пригласят «видных представителей общественности». Но в аппарате КПСС идея пришлась ко двору в ее более логичном варианте – на съезд народных депутатов без выборов были направлены представители официальных общественных организаций во главе с КПСС. Понятно, что предложения будущих социал-демократов в этой части не имели отношения к демократии. Выступая на заседании «Демократической перестройки» 10 мая от имени «Общины», я раскритиковал это положение. Очевидно, что общественные организации могут выяснить, сколько граждан согласны с ними, только с помощью идеально честных выборов или делегирования. Проект «Демократической перестройки» и затем – партконференции предполагал назначение депутатов, то есть произвол власти при формировании представительных органов. С трибуны «Демократической перестройки» я рекламировал программу федерации как более логичную, критикуя попытку «демперов» смешать делегирование, территориальные выборы и корпоративное представительство официальных организаций. Разумеется, все остались при своем мнении. Будущие социал-демократы даже гордились тем, что конституционный проект партконференции в некоторых отношениях создает впечатление, «что „они“ у наших списали» [141] . Когда «красная сотня» заняла свои места на съезде народных депутатов, социал-демократы уже старались не вспоминать о своих заслугах в конституционном строительстве СССР.

Разумеется, О. Румянцев этого не хотел, и по итогам полемики принялся совершенствовать свою модель. Он предложил «оформить механизм легального сотрудничества всех реформистских сил» в виде Собрания демократических сил в поддержку революционной перестройки» [142] . Кого возьмут в это собрание, тот будет участвовать в диалоге и, возможно, даже в новом парламенте. Кого не возьмут – до свидания. Так делались первые ставки в игре, которая вскоре получит название «Народный фронт».

Так или иначе, 1-10 мая 1988 года завершился начальный этап формирования политического спектра – в стране возникли основы многопартийности. Новые политические организации не были партиями в классическом смысле слова, и поэтому их правильнее называть протопартиями.

Мир неформальных организаций 1986—1989 годов представлял собой своего рода модель демократического общества, в котором участники играли в большую политику, растрачивая энергию на борьбу за места в координационных органах, отстаивая каждый пункт политических программ с таким жаром, будто работали над проектом конституции. И в этом был политический смысл, поскольку неформалы вскоре научились выводить на улицы нешуточные массы людей, а их издания превратили гласность в свободу слова. Это был беспрецедентный тренинг, когда сотни будущих политических лидеров, журналистов, общественных активистов за считанные годы освоили политическую культуру обществ с давними политическим традициями.

Проделав организационную и идеологическую работу в начале мая, неформалы поставили в повестку дня переход к политическим действиям. И такая возможность вскоре представилась, а во многом была создана самими неформалами.

В 1986—1987 ГОДАХ перестройка, а с ней и судьба неформалов, зависела от доброго слова партийных реформаторов. В первой половине 1988-го неудовлетворенность населения первыми итогами реформ стала переходить в новое качество. Несмотря на заявления с высоких трибун, вся власть на местах оставалась в руках достаточно консервативных аппаратчиков, и активная часть населения связывала неудовлетворительные результаты реформ с сопротивлением бюрократии. Если бы реформаторы перешли к рынку уже в 1988 году, как и следовало из логики реформы 1987-го, то они, возможно, столкнулись бы с консервативным социальным протестом, которому неформалы-социалисты попытались бы придать демосоциалистическое звучание. Но поскольку следующий этап социально-экономических реформ задержался на несколько лет, массовое недовольство продолжали вызывать старые структуры партократии. Ослабевала вера в то, что прогрессивные силы в КПСС смогут сами добиться перемен к лучшему. Весной в Астрахани и Южно-Сахалинске прошли массовые митинги против первых секретарей обкомов. Но значение локальных выступлений всегда меньше, если протест не переносится в столицу.

В начале 1988 года московские неформалы пришли к выводу о необходимости инициировать массовые демократические политические манифестации, в которые будут вовлечены не только сами неформалы, но и люди, прежде не принадлежавшие к оппозиции. Копившееся в обществе недовольство торможением реформ могло, по мысли лидеров движения, быть канализировано в эту кампанию и оказать воздействие на политический курс.

До мая 1988-го политические неформалы были «страшно далеки от народа». Это было важнейшей проблемой, от решения которой зависело, смогут ли они вообще что-то изменить в ходе событий.