– Пора, Никола, – с готовностью кивнул тот. – Добрый урожай будет. А ты бы отдохнул, – неловко улыбнулся парнишка. – Вон, умаялся. Или бы с детьми тетешкаться не лез; женки то забота.

– В грядущем… Я откуда, там на пару все: и заботы, и беды. Женка там выбирает мужа. Так, лучшего чтобы самого.

– Как так-то? – изумился паренек. – А если отцам кто не люб? Или не родовит? Или убог? Оно же – беда тогда.

– А в чем беда-то?

– Да и жить хотя бы. Вон, невеста если не мила родителям, так как ее в отчий-то дом? А если еще и старикам невзлюбилась, так и лиха хлебнешь!

– В деревнях да селах так, может, – да. А в городе если, так и по раздельности больше жить будут.

– Как так?

– У сынов – свой дом, у родителей – свой, у стариков… Ну, те либо с родителями, либо сами…

– Как можно такое? – искренне изумился Ждан. – Детям при родителях да дедах положено. Иначе-то как? Мудрость кто, если не дед, передавать будет? А о достатке заботиться – отцы с сынами. А стариков благодарить кто будет?! А за домом следить?

– Так-то оно так, – присев на траву, Булыцкий задумался. – Вот только время другое, а с ним – и чин… То здесь все – неторопливо да статно. За день все успеешь да не умаешься. А после оно все – бегом. С утра – по хлопотам и до вечера до самого. А еще и доберись! И туда и обратно. Вот оно и получается, что утром ушел, вечером вернулся, а еще и умаялся, да и не успел ничего.

– Так и что? Купцы, вон, уходят поболе чем на день. Или дружинники.

– Купцы – те за своим идут, – вздохнул преподаватель.

– А кто не за своим? Смерды, и те за свое спины гнут. Кто поспорее да посметливей, у того и ладится все. У тебя, что ли, иначе?

– Да кто ж его знает… Оно и за свои вроде, да только князь да бояре решают, сколько оно там, твоего-то… Решат, что краюха черствая, будешь за нее спину гнуть. Решат, что горы золотые, – так тому и быть.

– Ну так, ежели рукаст, да умен, да толков, отчего бы гор золотых не пожинать за труды свои. Ты-то небось в почете был. Там, у себя?

– С чего бы? За рукастость свою, что ли? Так то для грядущего – дело-то плевое. И поспорей-то бывают.

– Нет, Никола, – чуть подумав, отвечал парень. – Голова да без души да сердца доброго; что с такой? А как руки неумелые? Светлый ты, Никола. И душа – свет, и дела – во славу Божью…

– Так за то и «спасибо» не всякий раз услышишь, что светлый. А за то, что рукастый, так и подавно.

– А за что тогда в грядущем люд ценен?

– За что?.. – теперь уже и Николай Сергеевич призадумался. – За то, что стыд и срам потерял. За то, что кланяться шельме каждой готов. Оно, вишь, как получается: нынче в почете ладные, удалые да рукастые. А потом… Потом – смиренные да покладистые. Нынче правят буйные да те, в сердцах чьих – огонь, а в грядущем… Порода поизмельчает; те, кто посмирнее, приходить начнут. Одни, другие, третьи. Вот и получится, что в моем-то грядущем все больше холопы на местах бояр да князей окажутся. Покладистые. Смирные. Им что ни скажешь, все сделают, хоть бы и через грех. Вот и получается, что народец то на одного, то на другого холопа спину гнуть будет… Холопы меняются, а толку-то? Сегодня – один. Завтра – другой. Тоска. Тоска и печаль. И от печали той убегаючи да в поисках холопа пощедрее побегут девки да парни молодые хоть на край света.

– Так и что? Стариков, что ли, с собой таскать?

– Старики – по домам по своим. Молодые – по чужим. Сегодня – в одном, завтра – в другом.

– Как в курятнике, что ли? – брезгливо скорчился Ждан.

– Выходит, так.

– А род как же? Вон, как родители договариваются по отрокам своим, так и на род, и на достаток глядят. Те, кто поплоше, те и Бог бы с ними. А ты попробуй боярина дочку взять? Шиш тебе.

– А на что мне боярина твоего дочь-то?

– Тебе, может, и ни к чему, а смерду какому так и помышлять грех о такой. Вон иной раз как начинают родовитостью своею меряться, так и смех и грех.

– Забудут и про рода свои, и про честь. Уж и прадедов кто позабудет, а чьи следы в истории и заплутают, да так, что и не сыщешь.

– Так и слава Богу, что тебя сюда… В грехе жить – греха и набираться. Срам. К нам попал, вот тебе и благочестие, и почет, и самому князю в родственники. Худо, что ли?

– А кто его знает. Мож, и не худо.

– Все добро, что по Божьему промыслу делается.

– Ой ли?

– Все, все! – жарко принялся убеждать паренек. – Коли не хворь моя, так и не попал бы к тебе! А почему все? Да потому, что страсть как умаялся на шеях сидеть. А так и при деле, и при почете. Вон уже, хоть бы и с костылями, но скачу. А почему все? А потому, как снадобья твои да молитвы с поучениями… Не ты, так и быть калекой да обузой всем до конца дней. А так – и польза, и без лености да праздности грехов. А с поучениями твоими… Вон рожь хороша вышла из зернышек, что ты по селам окрест собирал. А почему все? Да потому как сильные самые зерна выбирал да берег как зеницу ока. А диковины твои проросли! Картошку, вон, лепше, чем репу сажать. С чети-то втрое больше снять немудрено. Почему? Да потому, что репа – одна, а ягод земляных под ботвой – не сосчитать! Оно, вон, зиму одну пережили, и то – слава Богу. Так еще одна впереди. Оно, за лето хоть брюхи поотъели да худо-бедно наладили жизни, а все одно, – Ждан развел руками. – На обжитых местах оно всяко краше.

– Ну будь по-твоему. Раз так, то уже не зря, – добродушно улыбнулся пожилой человек, радуясь реакции паренька, а тот, разошедшись, продолжал:

– А народу сколько от смерти голодной уберег? Вон на диковинах твоих сколько мастеровых рукам заботу нашли: Лель, Никодим, Отяба, Ивашка со Стенькой Вольговичи, Ерш, – загибая пальцы, суетился парень. – Не ты ежели бы, так и сгинули бы мастера те! А ты их накормил, приютил да к делу пристроил. А почему все? Да промысел на то Божий! Так, знать, все и должно быть. И здесь все ладно, и тебя из срама забрали. Все почему? Да потому, как светлый ты, Никола, человек.

– Если кто и светлый, так то – ты, – усмехнулся Николай Сергеевич. – Отдыхай. Завтра силы пригодятся.

А и впрямь устал Николай Сергеевич. Умаялся. И по задумкам – заботы да хлопотня, и по дому с женкой да младенцами. Помогал Аленке, попутно поражаясь тому, как похожи многие процедуры. Пеленания те же самые, например. С ходу отказавшись от предложенного сукна, Алена из ветхих рубах сладила добротные мягкие пеленки и теперь, бережно укутывая крох, напевала: «Растите, богатыри, не горбаты, не кривы. Ручки, ножки, не кривитесь, прямые будьте, да не косолапы». Сам же процесс пеленания практически один в один повторял тот, с которым Николай Сергеевич уже знаком был, поперву сыновей в пеленки закутывая, ну а потом еще и с внучкой хлопоча.