Она оглянулась на своих спутников.

– Здравствуй, Ингорь! – Рослый мужик с длинной полуседой бородой почтительно и с достоинством поклонился. – Я – Краян, Честиславов сын, из рода Озеричей. Вот это все родичи мои и сватья. Мы пришли сказать тебе, что признаем право Станибора, Ростимилова сына, править нами. Хотим видеть его князем смолянским. А тебе будем давать дань – ради дружбы и мира, и потому как ты нас от Сверкера избавил. Хочешь обсудить уговор?

Ингвар помолчал, глубоко дыша и стараясь успокоиться.

– Я ни о чем не буду говорить, пока мне не вернут мою жену! – процедил он, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заорать.

Ему часто не хватало хладнокровия и благоразумия. Но, будучи вождем из знатного рода, он просто не дожил бы до сего дня, если бы к тридцати с лишним годам не научился владеть собой. Чутье воина подсказывало, что грубость и горячность сейчас могут погубить все: и его, и дружину, и Эльгу. Этих бородачей с топорами слишком много, они свежи и полны сил, находятся у себя дома, и эти «дедовы могилы», о которых он уже не мог слышать, действительно помогали им. А он был далеко от всех своих земель, его поредевшая в боях дружина была изранена и утомлена.

Он нещадно бился со Сверкером ради власти над этой землей, терял людей, рисковал собой – и женой, как оказалось, – а теперь вдруг набежали какие-то пеньки бородатые и говорят: «Мы хотим князем Станибора»! Ингвар чувствовал себя дураком, у которого пытаются нагло отнять честно добытую в бою победу.

Но, к счастью, уже прозвучали волшебные слова «давать дань» и, будто сильное заклятье, внесли луч света в его сумрачные и злые мысли.

– О жене тоже речь пойдет! – кивнул Краян. – Ведь все домочадцы Свирьки-князя были в Свинческе, и теперь они у тебя в руках?

– Да! – рявкнул Ингвар.

– Они живы?

– Нет! Его жена сама лишила себя жизни над трупом мужа. Я не причастен к ее смерти, вся моя дружина тому в свидетелях! Княгиня сама пожелала пойти вслед за ним.

– А что же его дочери?

– Дочери? – озадаченно повторил Ингвар, который совсем забыл, что их должно быть две. – Одну я видел. Говорил с ней. Она обряжает тела родителей в бане. Другую… не знаю, не видел.

– Речь сейчас пойдет о старшей его дочери, Ведомиле. Слышали мы, что ты вроде хотел свататься к ней…

Ингвар молчал, не подтверждая и не опровергая это предположение. Дочь убитого врага была его законной добычей, и взять ее в жены – именно то, что сделал бы на его месте любой победитель. Тем он закрепил бы за собой права на то, за что сражался.

– Мы на это согласия не даем, – продолжал Краян. – И она не девка, у нее уже есть муж. Она должна быть к мужу отпущена, иначе… не будет меж нами согласия.

– Ты хочешь знать, что с твоей женой, – вновь подала голос голядка, обращаясь к Ингвару. – Я скажу тебе.

Он резко повернулся к ней.

– Ее увез муж той женщины – Сверкеровой дочери…

– Кощей? – в изумлении повторил Ингвар.

Он знавал в жизни немало самых разных врагов и соперников, но никогда еще среди них не было выходцев с Той Стороны!

Смолянские старейшины переглядывались, на лицах было недоумение. Ему-то кто мог рассказать про Кощея?

– Ее муж – мой сын и вожак вилькаев, – пояснил Краян. – Он взял Сверкерову дочь в жены на Купалиях, она была введена в наш род по обычаю. Она теперь наша. И мой сын вернет тебе твою жену, едва ты отпустишь к нему его жену.

– Твой сын? – повторил Ингвар, пытаясь сообразить, что это значит.

– Вы не княжеского рода? – Ивор сообразил быстрее.

– Мы – из старших родов земли смолянской! – с важностью ответил Краян. – Но с Велеборовичами ранее в родстве не бывали.

– Отдай им эту молодку! – Ивор толкнул князя локтем. – Если ее муж не княжьего рода, то тебе он не соперник, а дальше… это будет вот его забота!

И он показал на Лютояра.

– И тогда мы, Ингорь, тебе в мире и дружбе поклянемся богами своими, как у нас принято, и на мечах наших, как у вас, русов, делается.

С этими словами Краян вынул из ножен свой меч; Ингвар и кмети тут же заметили, что извлекать клинок старейшина не привычен и делает это чуть ли не впервые в жизни. За ним это повторили и другие смоляне из того десятка, что стоял по бокам.

И тут среди киевлян пролетели изумленные возгласы. Когда клинки покинули ножны, стали видны знаменитые пятна и франкские буквы. Между двух крестов на каждом из десятка клинков чернела надпись: «Ulfberht».

Пожалуй, больше Ингвар удивился бы лишь, если бы Краян вдруг снял валяную серую шапку и на его голове засиял золотой с самоцветами венец кейсара Базилеи Ромайон [15] . Но и так он едва верил глазам; голова кружилась от чудес и с недосыпу.