Он подошел к фортепиано и взял несколько мрачных басовых аккордов — просто так, чтобы унять волнение. Собственно, по-настоящему играть он не умел, но ему нравилось импровизировать и чувствовать при этом, как звуки отдаются в руках, поднимаясь вверх. Он играл и чувствовал, как что-то внутри у него словно сорвалось и ухнуло вниз. Что-то в нем изменилось, такого раньше не было, исчезла ясная и прозрачная легкость, и он ощутил груз своих тайн и обманов, которых иногда и высказать не мог, но они были ему неприятны — из-за них он как бы оказывался вне семьи и вчуже наблюдал за ними и за самим собой. Правой рукой он пытался нащупать мелодию, а левой подобрать аккорды. Ему повезло — он нашел несколько красивых созвучий. Было удивительно, как диссонировали с основной мелодией синкопированные аккорды и все же могли откликаться и вести с ней разговор. В комнату вошла мать, она была приятно удивлена.

— Что я слышу? — радостно воскликнула она. Она умела играть по нотам с листа и даже пыталась научить его, но дело кончилось неудачей. У него прекрасный слух, и пусть уж лучше он играет то, что слышит, а не разбирает скучные ноты. Она подошла к фортепиано и встала рядом, глядя на его руки. Снова почувствовала радостное изумление и засмеялась — ей всегда хотелось, чтобы у нее был гениальный ребенок.

— И это ты сам сочинил? — закричала она, как кричат, когда катаются на русских горках. В ответ он лишь молча кивнул, боясь заговорить и утерять то, что было поймано им и соткано из воздуха. И он засмеялся вместе с ней и был совершенно счастлив, что втайне от нее стал совсем другим, и в то же время не был уверен, что сможет когда-нибудь снова сыграть так же, как сейчас.